Рецепт счастья от доктора Тины
Шрифт:
Командированный с Алтая помог хирургу переложить Ашота на каталку. Откуда-то вышла санитарка.
– Покатили! – Алтаец проводил каталку взглядом и, не попрощавшись, вышел на улицу. Над городом уже стояла глубокая ночь.
19
На следующий день после их с Дорном первого совместного вскрытия Михаил Борисович Ризкин вернулся от главного врача злой как черт. Даже его бордовая бабочка на шее будто перекосилась от злости. Владик как раз сидел в кабинете и пытался рассмотреть что-то в микроскоп, ежесекундно сверяясь с гистологическим атласом. Михаил Борисович вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь.
– Парень, ты вообще невезучий по жизни, или только вчера нам с тобой очень не повезло? – Он встал посреди комнаты и, склонив голову к плечу и скрестив руки, задумчиво разглядывал Владика.
Владик оторвался от микроскопа:
– Случилось что-нибудь?
– Случилось. – Михаил Борисович направился к груше. – Вообще-то такое в нашей работе случается с регулярностью примерно раз в пять лет. Но в последнее время давно уже не случалось.
– А что? Что произошло? – У Владика тревожно заныло под ложечкой. Неужели опять какая-то неприятность? Последнее время ему здорово не везло. Настолько не везло, что сомнительная, в общем-то, во всех отношениях пристань в кабинете у Михаила Борисовича стала вчера казаться ему вполне удобной бухтой для того, чтобы пересидеть грянувший шторм и залатать пробоины.
– А на тебя, дружок, вчера жалоба поступила, – Михаил Борисович осклабился в глумливой улыбке.
– Какая жалоба? Я вчера только в первый раз в жизни вскрывал.
– Вот на это самое первое в твоей жизни вскрытие жалоба и поступила, – Михаил Борисович сделал эффектный разворот на пятках и голой рукой без перчатки ударил боксерскую грушу.
– Но я же это делал под вашим чутким руковод-ством!
– А под чьим руководством – это в справке не указывается. Ты в справке расписывался?
– Да… – растерялся Владик. – Но вы же мне сами велели.
– А я и не отпираюсь, – Ризкин нанес еще несколько ударов по груше. – Ладно, ты не волнуйся. Вместе вскрывали, вместе и отвечать будем. – У Владика немного отлегло от сердца.
– Но все-таки на что жалоба? Там вообще не было ничего такого, на что можно жаловаться. Смерть, вы сказали, наступила от острой эмболии легочной артерии тромбом… Я так и написал.
Михаил Борисович отошел от груши, уселся за свой стол и включил микроскоп.
– Жалоба классная, – сказал он. – Тянет лет на десять. Или на пожизненное. На имя главного врача, копия в прокуратуру и еще одна копия в газету. Чтобы мы, как написано в преамбуле, поняли, что просто так отпиской мы не отделаемся.
Владик обескураженно смотрел на него:
– Я все-таки не понимаю…
– Чего тут понимать, – Ризкин раздраженно стал перекладывать, сортируя, стопку планшеток с препаратами, – люди ничего не понимают в смерти. Они в большинстве своем и в жизни-то тоже ничего не понимают, но зато проявляют бдительность.
– В чем?
– Во всем. Есть такая категория людей, которые, сами не разбираясь в специальных вопросах, не доверяют разбираться в них и другим. В том числе и специалистам. В нашем случае попались именно такие. Они всех подозревают, всех боятся и всех обвиняют.
– Но в чем они нас обвиняют, шеф? – снова спросил изумленный Владик.
Михаил Борисович поводил головой от плеча к плечу, будто пробовал на звук слово «шеф». Ничего, звучало неплохо.
– Нас они обвиняют в том, что мы скрываем, что нашу пациентку, оказывается, жестоко избили в отделении, все тело у нее в синяках и кровоподтеках, а мы даже не удосужились это написать в своем заключении. Мы нигде не описали эти синяки, мы скрыли в заключении, что смерть, по-видимому, произошла от побоев, и написали фиктивный диагноз.
– Они что, с ума сошли?
– Нет, – Михаил Борисович пожал плечами. – Я же говорил тебе, что такие претензии встречаются примерно раз в пять лет.
Владик чуть не впервые в жизни почувствовал себя тупицей.
– Вы извините, но я ничего не понимаю… На теле этой женщины не было ни одного кровоподтека…
Михаил Борисович выбрал себе нужную планшетку, взял с нее один из препаратов, посмотрел его на свет и, поморщившись, положил его на столик микроскопа.
– Опять микротомные ножи плохо наточены, – поворчал он. – Срезы – как лопатой наковыряли.
– Но, Михаил Борисович, не мучайте меня, – взмолился Владик. – Поясните все-таки, в чем дело…
– Пожалуй, обращение «шеф» мне действительно нравится больше, – заметил Ризкин, не отрываясь от микроскопа.
– Шеф, у меня сейчас у самого эмболия будет, если вы не расскажете. – С Владика слетела вся его прошлая вальяжность. – Я просто не представляю, как это могло получиться? Эту женщину что, санитары после вскрытия уже уронили? Или садисты какие-то отколошматили?
– Фу! Предположения на уровне школьника пятого класса, – Ризкин оторвался от микроскопа и взглянул на Владика, но тот, встревоженный, не заметил хитрые искорки в пестрых глазах Ризкина.
– Плохо, студент! – Михаил Борисович постучал себя пальцем по лбу. – Соображать лучше надо!
Владик развел руками:
– Я пытаюсь соображать…
Но Михаил Борисович все-таки понял, что сейчас его подопечный способность мыслить продуктивно, похоже, начисто утратил.
– Миленький ты мой! Мы с тобой как обосновывали наш диагноз?
Владик пощелкал мышкой, нашел, зачитал. Посмотрел на Ризкина.
– Ну, не понял?
– Нет.
– Ну, еще раз прочитай окончание последней фразы. Вот здесь, с пятого пункта.
Владик зачитал:
– «…и быстрым наступлением смерти».
Ризкин сказал:
– Ну, вот: «…быстрым наступлением смерти». Опять не понял?
Владик подумал.
– Понял. Они за синяки приняли…
– Да. Посмертное пропитывание кровью нижележащих тканей. Так называемые «трупные пятна». Для людей, не имеющих никакого отношения к смерти, это нередкая ошибка. Особенно если человек умирает не дома. Всегда подозревают избиение, когда человека привозят с улицы или он погибает в тюрьме, в следственном изоляторе… Судебные медики то и дело свидетельствуют в суде по этому поводу.