Рецепт вранья

Дивон Одри

Покончив с едой, Лола вытерла руки о джинсы и начала рассказывать историю Жерара. Парень, который, как выразилась она, насмотрелся фильмов Скорсезе. И существовал в придуманном мире, населенном мафиози. Неисправимый игрок, с юности поддавшийся соблазнам казино и с тех пор безуспешно бившийся со злополучным числом 421, просаживая все свои сбережения, а в последнее время — и выручку, которую регулярно тырил из кассы магазина. Круг его приятелей сводился к владельцу хиреющего на глазах бистро да паре карточных шулеров из квартала Барбес, время от времени отступавших от своего традиционного промысла ради какой-нибудь более выгодной аферы. Например, как с помощью набора из трех фальшивых костей обчистить пижона с повадкой Дон Кихота, готового сразиться с удачей и не желающего трезво смотреть в лицо реальности. Семья Жерара потеряла все, что имела, в годы войны. Впрочем, терять им было особенно нечего, если не считать пары хижин на окраине засушливой, как пустыня,

прерии. Однако в своих бредовых фантазиях Жерар видел утраченные великолепные замки и томящихся в высоких башнях принцесс, которые сидели и терпеливо ждали, когда он прибежит их спасать. А он тем временем управлял самой жалкой в истории предпринимательства лавчонкой, проявляя не больше здравого смысла, чем свойственно последней овце. По мнению Лолы, чтобы добиться от него чего угодно, достаточно было сделать вид, что веришь в его завиральные идеи.

— Сама смотри: когда я опускаю голову, лопочу, какой он с нами хороший, позволяю отчитывать себя как школьницу, прогулявшую уроки, я подыгрываю ему, включаюсь в воображаемое кино, которым он живет и сценами из которого убаюкивает себя по вечерам, засыпая, — а заодно подсовываю на подпись незаполненный чек. Хотя, если внимательно оглядеться вокруг, он не один такой. Каждый человек сочиняет для себя сценарий собственного фильма. Догадайся, о чем фильм, — и ты сорвешь банк.

Уже договаривая, она небрежно швырнула на стол бумажку в двадцать евро, которую умыкнула у Жерара. И мы вернулись на работу.

4

У них в глазах стоял страх. Во-первых, страх, а во-вторых, возбуждение. Видимо, это и есть брак: нечто вроде русской рулетки, и шансы, что пронесет, все же выше чем пятьдесят на пятьдесят. В последний раз испытать прилив адреналина — а потом увязнуть в рутине и спокойно трескать картофельное пюре, пялясь в ящик, передающий новости. Они трепетали перед всеми этими тряпками, глядя на них влажными глазами. Снедаемые лихорадкой, больные и прекрасные красотой безумцев, готовых выпрыгнуть из окна.

Я медленно приблизилась к ним, настроив голос на нужную тональность. В нем звучала мягкость, внушающая, что мы с ними — на одной длине волны, что я способна воочию увидеть их мечты как свои собственные. Мне хотелось, чтобы мы, все трое, стали единым целым, с одним и тем же взглядом на ближайшее будущее, с одинаковым представлением о пути, ведущем к абсолютному счастью. Я жаждала, чтобы мы пришли к взаимному согласию на предмет покупки самого дорогого платья с единственной целью: доказать Лоле, что я превосходно усвоила урок. «Лично я выбрала бы вот это. Мне безумно нравится переливчатый шелк. Кроме того, корсаж выгодно подчеркивает форму груди». Взяв девушку за плечо, я слегка повернула ее к себе. Этаким материнским жестом, словно намеревалась за ручку перевести ее через полную опасностей дорогу. Мысленно дав себе установку: «Доброжелательность», я в полном соответствии с наказами Лолы растопила свой взгляд до состояния чистого меда и воззрилась на девушку с нескрываемым восхищением. «Вы будете в нем очень красивой. У вас тонкая талия и хрупкие руки. Оно прямо на вас сшито. Идите примерьте. Да не стесняйтесь, за примерку денег не берут».

«За примерку денег не берут»… Откуда я выцепила эту фразу? Нечто подобное могла бы сказать провинциальная аптекарша: «Смотрите сколько влезет. За погляд денег не берут. Будьте здоровы!» Кажется, я уже начала верить в свою роль продавщицы. «За примерку денег не берут; за примерку денег не берут…» Это надо произносить побыстрее. Девица — совершенная сарделька — билась с муслиновой подкладкой на виду у испуганного будущего супруга, всерьез усомнившегося, стоило ли вбухивать столько деньжищ в золотое кольцо с настоящим бриллиантом. Она еле-еле просунула голову в вырез; о том, чтобы втиснуться в шнуровку на животе, не могло быть и речи. Маневр отнял у нее немало сил и еще больше достоинства. Затопленная кружевным облаком, она напоминала жирного таракана, попавшего в чашку молока и ради спасения жизни отчаянно молотящего лапками.

Меня толкнула Синди: «Ты что, Рафаэла? Сама не видишь, это платье мадам не подходит, оно слишком маленькое! Я же тебе говорила, что наш производитель неправильно обозначает размеры. Присылают нам как сороковой, когда там и тридцать шестого-то нет! Не обращайте внимания, мадам. Она у нас всего неделю работает и еще немного путается». Синди помогла клиентке выбраться из паучьей сети кружев. Я наблюдала, как она с грацией балерины порхает по лавке, обрушивая на несчастную весь арсенал образцовой невесты: фата, туфли, букет и длинные перчатки белого шелка — это в подарок. Пока девица упаковывалась в униформу, Синди подхватила под руку будущего мужа и повлекла его в отдел мужской одежды. Она слегка прижималась к нему, норовя потереться грудью. Картинно наклонялась поднять упавшие на пол брюки и, вытянув губы, что-то шептала ему на ушко. Парня явно охватило некоторое смятение на уровне ремня. Он уже не смотрел на шмотки, которые она ему протягивала, приклеившись взглядом к ее белой блузке.

Потом она вернулась к девушке, давая бедолаге возможность малость очухаться. Похоже, юной невесте совсем не понравилась разыгравшаяся у нее на глазах сцена. Они о чем-то поговорили, после чего Синди вручила ей визитку. Не скрою, она произвела на меня сильное впечатление, хотя ее манеры недоделанной куклы Барби и ее откровенная нимфомания вызывали глухое раздражение. Прямо-таки живое воплощение идеи эффективной продажи. Два притопа, три прихлопа — и она исправила мою промашку. Стоявшая в отдалении Лола улыбалась этой чемпионке по впариванию лохам барахла и окидывала трио довольным взглядом. Зато на меня она разозлится, подумала я. И чувствовала себя виноватой, как в школе, когда, несмотря на отвратительные оценки, мечтала понравиться учительнице.

Звякнул дверной колокольчик, возвещая конец первого раунда. Торжествующая Синди вернулась к нам. К моему великому удивлению, Лола наградила нас коллективной похвалой: «Отлично разыграно, девчонки!» Я не считала себя причастной к успеху. Впрочем, сколь бы ни была извилиста тропа, ведущая к продаже, наверное, важнее всего результат — то есть касса.

Я вздохнула с облегчением, но передышка длилась недолго. Синди отозвала Лолу в сторонку, и, забившись в уголок, они принялись о чем-то шушукаться. Все ясно, поняла я. Эта зараза ябедничает на меня. Рассказывает, как я чуть не спугнула потенциальных покупателей. Меня еще сильнее, чем раньше, охватило ощущение, что я вернулась за школьную парту. К тому же Синди действительно напоминала типичную отличницу — не обязательно самую способную, зато самую прилежную ученицу в классе. Из тех, что первыми тянут руку и ерзают на месте от нетерпения: «Меня спросите! Меня! Меня!» О, я хорошо изучила эту породу — заносчивые воображалы, ради лишнего балла готовые беззастенчиво подлизываться к учителям.

Переговоры между девицами что-то затянулись. Время от времени тишину моего одиночества разрывал громкий смех Лолы. Чтобы отвлечься, я отошла к кассе. И в одном из ящиков обнаружила стопку почтовых открыток. С видами Мартиники или Бретани, все — от молодоженов, проводивших там медовый месяц. «Огромное вам за все спасибо. Жизнь прекрасна!» Мимолетное счастье, неправдоподобное и призрачное, словно плевок в лицо тусклому миру. Настроение у меня было препаршивое. В глубине ящика, за пачкой счетов, лежала еще одна открытка. Адрес отправителя — Корсика. «Наконец-то свободна. И все благодаря вам. От всего сердца — спасибо». Подпись — Летиция. Странный способ праздновать брачный союз.

В этот миг на пороге магазина возникла новая клиентка. Я убрала открытки обратно в ящик и сказала себе, что уж с этой-то не лажанусь. И в самом деле продала ей готовый комплект «Невеста года». Но настроение у меня нисколько не улучшилось. День тянулся, подчиняясь ритму появления новых покупателей с их грошовыми радостями, а я все глубже погружалась в вязкую тоску. От меня не укрылось, что Синди с Лолой продолжают перемигиваться. Я ревновала, как любовник, обманутый мужем. Иррациональная, идиотская, непреодолимая ревность. На память пришли лицемерные слова, сказанные Синди в первый день: «Мы с Лолой как сестры. Надеюсь, с тобой мы тоже поладим». Лживая дрянь, она меня провела, заставила поверить, что мы — одна команда и втроем сумеем произвести революцию в мире подвенечного наряда. Не зря, выходит, мне всегда твердили: три — плохое число. На ум пришел Жерар с его тремя игральными костями, упорно не желающими договориться между собой и выбросить наконец это чертово сочетание: 421.

Я не слишком хорошо понимала, почему так взъярилась. Я же сама давным-давно свела круг своего общения к строго ограниченному минимуму. У меня была единственная подруга — Кароль, с которой мы дважды в неделю — по четвергам и воскресеньям — пили кофе. Две встречи за чашкой кофе общей продолжительностью полтора часа — этого нам вполне хватало, чтобы обменяться соображениями о смысле существования и пикантными анекдотами на тему нашего унылого житья-бытья. В моем отношении к дружбе, признаю, всегда было что-то бюрократическое — я не считала нужным затягивать очередную встречу сверх установленного времени. Я была тем самым арбитром, что слишком рано дает свисток к окончанию игры — едва начнет смеркаться. Порой я чувствовала, что Кароль не прочь поболтать еще, например поведать мне, что она наконец решилась заговорить с молодым продавцом из книжного, недавно появившимся в нашем квартале. Но я никогда не задерживалась. Лично мне рассказывать ей было нечего, а чужие признания всегда внушали мне страх. Они казались чем-то вроде бактериологического оружия, готового в любую минуту, стоит ветру подуть в нужную сторону, взорваться у тебя под носом. Я не желала, чтобы меня заражали вирусом моего собственного существования и швыряли мне в лицо мои убогие секреты. Я выстроила вокруг себя непробиваемый панцирь, воздвигла стеклянный колпак, надежно защищающий меня от остальных людей, а если побочным действием моей неуязвимости стало одиночество — что ж, тем хуже. Большую часть времени я проводила наедине с собой — пытка, какой я не пожелала бы и злейшему врагу.