Рекенштейны
Шрифт:
На следующий день графиня явилась к обеду. Она была бледна, как после болезни, но, увидев Арно, протянула ему руку и совершенно просто сказала:
— Простите меня, Арно, мой вчерашний порыв. Я, кажется, испугала вас, но я была в таком нервном состоянии, так рассержена, что голову теряла.
Эти слова и взгляд дружеский, невинный, сопровождающий их, тотчас возвратили спокойствие молодому человеку, который, краснея и внутренне трепеща, подошел и поздоровался с ней. Итак, она ничего не заметила, не подозревала, что значило его поспешное бегство. Приход Танкреда и его воспитателя рассеял окончательно смущение молодого графа.
С Готфридом графиня обменялась лишь сдержанным поклоном; минуту спустя вошел граф Вилибальд с таким видом, как будто ничего не произошло; он подошел к жене, поцеловал ей руку и сказал несколько приветственных слов. Затем повел ее к столу.
С этого дня произошла заметная перемена в характере Габриэли. Ее веселость, кокетство и капризы сменились равнодушием ко всем обитателям дома, начиная с мужа и кончая Танкредом. С Арно она была дружески добра, но сдержанна, что вполне отвечало манере держаться молодого графа; как бы в соответствии с немым соглашением они оба избегали всякой речи о памятном вечере, когда графиня просила извинения у оскорбленного воспитателя.
Она избегала, насколько возможно, присутствия Готфрида, говорила с ним несколько слов только тогда, когда это было необходимо, и молодой человек мог думать, что все ему померещилось, если б время от времени он не улавливал взгляда, брошенного украдкой, который заставлял биться его сердце и пробуждал в нем намерение бежать. Но уважительного к тому предлога не представлялось. Впрочем, если в окружении домочадцев ней графиня была апатична и равнодушна, то зато вне дома она с лихорадочным жаром искала развлечений. Стараясь подавить в себе тайное чувство, которое снедало ее и отнимало у нее покой, она кидалась от увеселения к увеселению, не пропуская ни одного собрания, окружая себя обществом, и с безумным увлечением носилась в вихре удовольствий.
Понятно, что эта царица красоты, душа и украшение всех празднеств, приобрела толпу ревностных поклонников. Но лишь один из них, казалось, пользовался некоторым расположением этой обольстительной прихотливой женщины, насмешливой, неуловимой и принимающей поклонения как должную дань своей красоте. Счастливый избранник, который как тень следовал за графиней всюду, где она ни появлялась, был дон Район де Морейра. Его дарила она порой ободряющей улыбкой, огненным взглядом. Разговаривая с пылким бразильцем, она отвечала его увлечению, пуская в ход все ресурсы своего блестящего, колкого ума. Когда они были вместе, что-то демоническое отражалось в этих двух личностях, одинаково пылких, страстных и остроумных. Более внимательный и глубокий наблюдатель понял бы в эти минуты, что графиня желает излить на кого-нибудь избыток чувства, переполняющего ее сердце.
Мало-помалу душу Арно охватила мрачная, пожирающая ревность. Он видел, как глаза Габриэли разгорались, когда она оживленно и остроумно вела разговор с дон Рамоном, все более возбуждая страсть бразильца своим утонченным кокетством. Молодой граф испытывал адские муки, но, чувствуя в самом себе преступную любовь, страдал безмолвно. Сохраняя свой пост стража чести, он следовал всюду за Габриэль, выносил даже с примерным стоицизмом дружбу дон Рамона, который, ничего не подозревая, поверял ему свои тайны. А между тем тонкий инстинкт ревности говорил Арно, что Габриэль решительно ничего не чувствует к бразильцу, что он служит лишь игрушкой для нее, громоотводом другого, скрытого чувства, снедающего ее сердце. И с душевной тревогой спрашивал себя, не он ли причина ее тайных волнений.
Один лишь человек знал истину: то был Готфрид. Но что мог он сделать, прикованный к своему месту все более возрастающей дружбой графа, который положительно не мог без него обходиться. Молодой человек ограничился тем, что старался стушеваться насколько возможно, в надежде, что, не находя себе никакой пищи, этот скрытый огонь угаснет сам собой.
Графу Вилибальду крайне не нравилось ухаживание бразильца и ветреная игра его жены с пылким молодым человеком. Неудовольствие его усилилось еще больше, когда он узнал, что для удовлетворения безумной роскоши Габриэль наделала новых крупных долгов у своих поставщиков. Началась целая серия тяжелых сцен; граф жестоко упрекал жену за ее ветреность, грозил, что перестанет принимать дона Рамона, и, лишь уступая убедительным просьбам, согласился заплатить часть долгов, но беспощадно запретил делать дальнейшие заказы. Арно, узнав о происшедшей ссоре, отнесся с сердечным участием к делу и предложил Габриэли с глазу на глаз значительную сумму денег; она приняла с радостью и уплатила сверх всего еще множество счетов, о которых не заявила его отцу. Мир, таким образом, был восстановлен. Впрочем, зима подходила к концу, и приближалось время возвращения в Рекенштейн. И ввиду окончания всех неприятностей граф Вилибальд сделался более сговорчивым.
Габриэль желала закончить сезон большим прощальным балом и при содействии Арно получила согласие мужа. Арно, бледный, печальный, но неизменный раб всех причуд Габриэли, занялся деятельно приготовлениями к празднеству, на котором должно было собраться все блистательное общество столицы.
В день бала граф Вилибальд и Арно потребовали, чтобы Готфрид был на празднике. Они не настаивали, чтобы он принимал участие в танцах, так как молодой человек упорно от всего отказывался, но им хотелось, чтоб он провел вечер со своим другом, который тоже не танцевал.
Поневоле пришлось уступить, и, уложив Танкреда, Веренфельс вмешался в толпу, наполнявшую салоны. Не находя тотчас в этой давке своего друга, молодой человек, облокотясь на консоль, стал рассматривать окружающее его общество. В этот момент была пауза между танцами и везде собирались отдельные группы: одни ходили разговаривая, другие сидели и ели мороженое или фрукты. В одной из групп Готфрид заметил Габриэль. Она сидела возле очень нарядной старой дамы и была окружена своей постоянной свитой: дон Рамон, Арно и несколько других молодых людей, которые сделались предметом насмешек за их слепую любовь и терзания, каким подвергала их бесчувственная сирена.
Габриэль была красивее, чем когда-нибудь. Ее бальное газовое платье цвета морской воды было вышито серебром. Нарциссы и болотные цветы украшали корсаж и ее черные волосы, падающие длинными локонами до самой талии. Она имела вид настоящей Ундины. Никогда еще молодая женщина не была так оживлена, так увлекательно остроумна. Каждое ее движение, каждый взгляд дышали избытком жизни, неудержимым пламенем души. Готфрид глядел на нее со странным стеснением в груди. Убеждение, что он любим этим обольстительным пылким существом, помрачало его душу, всасываясь в нее, как тонкий яд. Веренфельс удалялся от Габриэли, а вместе с тем жалел ее. Он знал, что она вышла без любви за человека, который никогда не умел покорить ее честолюбивое ветреное сердце. А между тем, — говорил себе Готфрид, — будь она женой человека энергичного и настолько ею любимого, чтобы иметь над ней власть не унижая ее, — быть может, лучшие и более благородные стремления возвысили и очистили бы ее.
Преступная игра графини с Арно и доном Рамо-ном, которых она возбуждала и мучила, не имея ни малейшего чувства ни к тому, ни к другому, возмущала и огорчала Веренфельса. Он спрашивал себя, чем это кончится. Он знал, что она пылала тайной страстью к нему и что ему ничего бы не стоило достигнуть того, чего напрасно добиваются другие. Прелюбодеяние, увы! не редкость у семейного очага, и сколько людей, называя себя другом мужа, не краснея становятся в постыдную роль обольстителя жены. Но честная душа Готфрида с отвращением отталкивала самую мысль о такой гнусной измене, и своей сдержанностью, своим холодным спокойствием он воздвигал непроходимую преграду между собой и графиней.