Реквием опадающих листьев
Шрифт:
Катя шокированно тряхнула волосами.
— Наверняка он не знал…
Лодка причалила, молодой человек выкинул на берег сумку и помог девушке сойти.
— Между знанием о том, как следует поступить, и нашими истинными желаниями всегда лежит пропасть.
Они остановились друг против друга. Катя коснулась его щеки и призналась:
— Мне очень хотелось вернуться сюда. Здесь ты другой.
Он поймал ее ладонь, притянул девушку к себе и, осыпая поцелуями, пробормотал:
— Только ты и я.
— Ты хотел сказать, что я в полной твоей власти, — засмеялась она, тщетно пытаясь высвободиться из его объятий.
Играл Роберт Штольц — «Два сердца и один вальс» — мелодия взлетов и кружения.
Они повалились в маки, сгибая и ломая стебли цветов, на бархатистые лепестки рассыпавшихся бутонов, источающих горьковатый аромат.
Катя следила из-под ресниц за пальцами своего искусителя, скользящими по тонким белым кружевам на корсете ее платья. Те не спешили проникнуть под ткань, прикосновения были возбуждающе легкими и дразнящими.
Девушка провела ладонью по его груди до низа живота, запуская руку под нежно-розовую рубашку и расстегивая брюки. Лайонел склонился к ее губам, но Катя мягко повалила его на спину и нависла над ним.
— Почему ты так редко позволяешь мне доставить тебе удовольствие?
— В моей жизни его было слишком много, и как единственному твоему любовнику мне нравится заботиться о твоем удовольствии.
Она покрывала его грудь поцелуями, спускаясь ниже и с наслаждением вдыхая морозный аромат, исходивший от его кожи. Таким удовольствием было видеть его при розовато-голубом свете утра. Она бесконечно устала от темноты, от желтого сияния ламп, фонарей, свечей и этой вечной луны. Рассвет тонул в алом море маков, хотелось раствориться в нем, стать частичкой нежного света, чтобы не знать больше тьмы.
Лайонел неотрывно смотрел на едва покачивающиеся цветы над лицом; в зеркале ледяных глаз отражались алые лепестки.
Девушка ласкала его губами и языком. В голове играла Прелюдия си-минор Лядова. Музыка точно повторяла движения танца ее пальцев, звучала в унисон с дыханием.
— «Катя? А что ты делаешь?» — неожиданно раздался тонкий голосок.
— Черт возьми, — выругался Лайонел, в досаде закатывая глаза.
Девушка приподнялась на локте и, сконфуженно глядя на чертенка, выдохнула:
— Мы играем.
— «А во что?»
— Видишь ли, Олило…
— Проваливай, урод! — взорвался молодой человек.
Чертенок испуганно попятился, а Катя с укоризной посмотрела на Лайонела, осторожно заметив:
— А если бы это был наш ребенок, который не вовремя забежал в спальню, ты тоже так бы ему сказал?
В голубых глазах заострился лед, но в уголках красиво очерченных губ возникла едва заметная улыбка.
— Нет, я бы сказал: тебе рано, сынок, знать правила этой игры. Но когда ты станешь старше, я тебе их расскажу.
От его слов у девушки перехватило дыхание, а сердце сжалось от нежности.
— Я тебя люблю, — шепнула она.
Он застегнул брюки, насмешливо заметив:
— Это определенно утешает некую часть меня… несомненно лучшую часть.
Катя улыбнулась, пообещав: «Мы продолжим», затем подозвала чертенка и, когда тот доверчиво приник к ее ладони, сказала:
— У меня для тебя много подарков.
Глаза Олило загорелись. Дрожа от нетерпения, он тронул копытцем голубой бриллиант на ее кольце.
Но Лайонел категорично покачал головой.
— Нет.
Катя потерла мизинчиком холодное бриллиантовое сердце.
— Я ведь не смогу забрать его с собой…
— Я что-нибудь придумаю, — заверил он.
Она лежала на холодном железном столе с закрытыми глазами и слушала стук сердца отца. Тот сидел рядом, горько склонив голову. О чем он думал?
Конечно о ней — о своей непутевой дочери. И наверняка винил во всем себя: что не уделял достаточно времени воспитанию, не проявил где-то твердость, не уберег.
Он заплакал, когда подошел к столу для опознания и увидел ее — белую как мел, укрытую по шею простыней.
Бесс надеялась, что отец поскорее уйдет, но тот продолжал потеряно сидеть рядом.
— Теперь я совсем один, — прошептал он, а потом обреченно засмеялся. Девушка чувствовала на себе его взгляд. — Что бы ты на это сказала, милая? «Одинокими мы делаем себя сами»?
Ей хотелось улыбнуться, но она даже не дышала. Для него она умерла, и куда большей жестокостью, чем оставить его одного, было бы теперь оплошать.
— Сколько же мудрости мне известно благодаря тебе. — Он дотронулся до ее руки. — Но разве заменит она мне тебя?
Его теплая ладонь гладила ее холодные пальцы.
— Я никогда не говорил, как сильно тебя люблю. Ты и не знаешь… каким счастливым делала меня.
Если бы могла, она бы возразила.
Разве то счастье? Они прожили двадцать лет под одной крышей как чужие. Сталкивались в коридоре, в ванной, в кухне, обменивались дежурными фразами. Иногда ужинали вместе, чаще всего молча.
Не сейчас — с ее смертью — он стал вдруг одинок, а много лет назад — с уходом ее матери. Почему она так поступила? Бесс не знала. Ей было все равно. И стоя на пороге бессмертия, обернувшись и глядя на свое прошлое, она не видела ничего, что бы стоило вспомнить. Она не чувствовала прежде ни к кому нежности, любви, привязанности, ни по кому не скучала. Жила для себя — одна, всегда одна. Единственный, кого она ждала, — это Ювелир — ее учитель, отец, любовник, незнакомец. И еще был лучший друг. Лиза не задумывалась, почему он рядом и что ощутит, если тот однажды исчезнет.