Реквием по Homo Sapiens. Том 1

Зинделл Дэвид

Я взял Катарину за руку.

– Ты сказала Соли, что не знаешь, от кого у тебя ребенок. Это правда?

– Разве я так сказала? Вспомни как следует, Мэллори.

Я не помнил ее точных слов, хотя знал, что все сказанное скраерами следует запоминать буквально. Я пытался прочесть правду на ее лице, но было темно и Катарина прятала подбородок в мех. Руки она держала на животе. Некоторые женщины носят свое бремя низко, точно у них под мехами мяч, а у нее живот был высокий и овальный, как кровоплод.

– Так как же: знаешь ты, кто отец, или нет?

– Отец… он тот, кто им будет. Мать… отец.

Мне отчаянно

хотелось знать, мой ли это ребенок. Мысль о том, что отцом может быть Лиам, была невыносима. Каким он родится, ребенок? Со светлыми волосами и мощными надбровными дугами? Наполовину алалой, наполовину хомо сапиенс? А может – ведь операции Мехтара не затронули наших половых клеток – он будет целиком хомо сапиенс, нашим с Катариной произведением, и я смогу назвать его сыном? Держа ее руку в варежке, я спросил:

– Это наш ребенок, Катарина?

– А что, если я не знаю?

– Но ты же скраер: скраеры должны знать такие вещи. Вас первым делом учат «думать как ДНК», разве нет?

– Ты пилот, тебе и знать, – поддразнила она, звонко рассмеявшись. – Ах, Мэллори, милый Мэллори.

– Послушай меня. Для ребенка унизительно, когда его называют бастардом. – (На многих планетах это слово означает всего лишь, что человек родился вне брака, но я брал его в более широком смысле, обозначая им тех несчастных, кто не знает своих родителей, дедов и бабок. Какая разница, были отец с матерью женаты или нет. Главное – знать, от кого ты унаследовал свои гены, видеть свой идущий сквозь поколения след.)

Мне показалось, что она улыбается.

– Этот ребенок бастардом не будет, обещаю тебе.

Себя я тоже считал бастардом, поэтому понял ее в том смысле, что отец – не я. От разочарования голова у меня отяжелела, как камень. Лед на ручье местами провалился, и я смотрел сквозь его хрупкие слои на темную бегущую воду.

– Если отец не я, то кто он?

– Разве я сказала, что ты не…

– Не играй со мной, Катарина.

– Я не играю. Просто если я скажу, то страдания… понимаешь?

Ветер усилился, и она затянула капюшон потуже, скрестив руки на груди. Видя, как она дрожит, я обнял ее и припал к ней головой. В тот миг я понял одну простую вещь: поведение скраеров объясняется не любовью к играм, а желанием отвлечь себя и других от страшных истин, представших Перед ними.

– Так кто же отец? – шепнул я ей на ухо. – Скажи мне.

– Если я скажу, это тебя убьет – понимаешь?

– Значит, Лиам?

Она хотела ответить, но ее голос дрогнул, выдав сидящий в ней страх. В ее синих глазах застыл ужас. Мне открылось это только на миг – потом ее скраерская выучка возобладала, глаза закрылись, и лицо стало гладким и белым, как скраерские одежды. Она тихонько засмеялась, приложив руки к животу.

– Это твой сын, Мэллори. Наш сын. Он будет красивым мальчиком. Красивым и чувствительным… мечтателем, как его отец.

Сын! Катарина сказала, что у нас будет сын, и эта новость в самом деле чуть не убила меня. Я умирал от счастья и гордости. Я был так счастлив, что вскинул голову и заорал:

– Сын! Сын, паршивец этакий!

Катарина в полном молчании смотрела на серый утренний лес. Я почти не обращал на нее внимания. Я слушал пение ветра и доносящийся издали волчий вой – долгий, полный тоски и одиночества. Ветер несся через заснеженные холмы и долины, и мне в голову пришла нелепая мысль: это вторая половина Шанидара взывает ко мне, заклиная быть добрым к своему сыну. Волк выл долго. Катарина начала плакать, – и я вспомнил, что доффель Шанидара – тюлень, а не волк. Вой утратил свой мистический смысл и снова стал всего лишь звуком, исходящим из глотки замерзшего одинокого зверя. Катарина рыдала в моих объятиях. Я коснулся ее мокрых щек, поцеловал ее веки и спросил, что ее так печалит, но она не ответила.

– Сын, – только и выговорила она. – Сын, красивый мальчик, понимаешь?

Рассказывая о крахе нашей экспедиции, а также о череде заговоров и убийств, приведших к кризису нашего Ордена и к войне, я должен начать с событий, при которых сам не присутствовал. Кое-кто – я имею в виду эпистемологов – сочтет такое вторичное повествование недостоверным, но я уверен, что рассказ Жюстины можно рассматривать как максимальное приближение к истине. Что такое истина, в конце концов? Эпистемы я предложить не могу, поскольку в том, что касается нашего биологического вида, достоверного знания не существует. Если то, что я говорю, порой кажется нелогичным, несет отпечаток хаоса и безумия – это потому, что человеческая жизнь отмечена такой же печатью.

Через два дня после похорон Шанидара, на восемьдесят пятый день зимы, все мужчины и большинство мальчиков ранним утром ушли охотиться на шегшея в одной из западных долин Квейткеля. Было холодно: утро началось с синего мороза, который днем еще больше окреп. Воздух окружал остров стальным колпаком, деревья трещали и раскалывались, брызгая щепками. Женщины и дети из-за холода оставались в пещере, держась поближе к кострам и горючим камням. Все зябли и тряслись – кроме моей матери. Мать горела в жару, но виной тому была не болезнь, если не считать болезнью ревность и ненависть. Два дня назад она проследила нас с Катариной до ручья, проявив незаурядные шпионские качества. Она спряталась за деревом и слышала мой радостный крик. Весть о моем отцовстве ранила ее в самое сердце. Два дня она молчала, и ненависть зрела в ней, как нарыв.

Не в силах больше выносить сжигающего ее пламени, она в день охоты застала Катарину одну в нашей хижине. Мать накинулась на нее, изрыгая ядовитые слова, Катарина же отмалчивалась, еще сильнее разжигая ее бешенство. Я не знаю всего, что было сказано, но Жюстина и другие женщины слышали ужасные вещи. Мать обзывала Катарину ведьмой и кричала: «Ты околдовала моего сына! Приворожила его с помощью ласк и своих тайных знаний!»

Услышав такие обвинения, Анала, Сания и Мулийя тут же ворвались в хижину. Жюстина, помогавшая щениться одной из сук, услышала шум и тоже бросилась туда. Четыре женщины, столпившись в тесной хижине, оттащили мать от Катарины.

– Почему ты назвала Катарину ведьмой? – спросила Анала.

Косоглазая Мулийя при слове «ведьма» забубнила молитву и натерла веки золой, чтобы вторая душа ведьмы ее не увидела. (Я забыл упомянуть, что эта Мулийя была необычайно безобразна. У нее был сломан нос, и она смахивала на овцебыка, как напомнила мне Жюстина. Любопытно, что женщины часто бывают более чувствительны к женской красоте – или ее отсутствию, – чем мужчины.)

Сания, нервно потирая худые руки, смотрела то на Аналу, то на Мулийю. Это была умная маленькая женщина с узкой лисьей мордочкой. Проведя языком по желтым сточенным зубам, она сказала: