Реквием в Вене
Шрифт:
Берта и Эмма повстречались в редакции левацкой газеты, поскольку Эмма работала там репортером и переводчиком, в то время как Берта помещала в этом печатном органе многочисленные статьи в качестве внештатного журналиста. Эмма была красивой женщиной, на шестнадцать лет старше Берты, и ей довелось послужить натурщицей не для одного художника, причем она приобрела некоторую известность через алтарное изображение Богородицы Марии для церкви в Аттерзее, курорте озерного края, где проводило отдых семейство Адлеров. Эмма очень любила рассказывать юмористическую историю о том, как, когда завершенная картина была наконец установлена на алтаре, какой-то замшелый деревенский старик на всех углах жаловался:
— Это ж Адлерова жена, а вовсе на Матерь
Через два года церковь сгорела дотла после того, как в нее ударила молния, и единственным спасенным предметом оказалась эта картина, ставшая с тех пор чем-то вроде священной реликвии для обитателей деревни, перед которой молились о чудотворном заступничестве.
Но в Эмме не было ничего чудесного или сказочного. Она была одной из самых глубоко приземленных женщин, которых только знала Берта.
— В последнее время нам не хватало ваших статей, — упрекнула ее Эмма, после того как они обменялись последними новостями и Берта поделилась с ней радостным известием о своей беременности. Разговаривая, они продолжали укладывать буквари в решетчатые ящики.
— Мне пришлось больше помогать Карлу в конторе, — оправдывалась Берта.
— Надеюсь, не за счет своей карьеры.
— Конечно, нет, — заверила ее Берта, не будучи совершенно уверенной в этом сама. — Это не канцелярская писанина. Карл опять занялся уголовным правом и расследованиями.
— Так мы и поняли. — Эмма не пустилась в дальнейшие объяснения, но Берта предположила, что до нее каким-то образом дошли слухи о расследовании Карлом серии убийств в Вене в прошлом году. — Какое-нибудь увлекательное дело на сей раз?
Берта как раз рассчитывала на это любопытство со стороны своей старой приятельницы.
— Малер, — прошептала Эмма, когда Берта покончила со своим рассказом, — такой странный маленький человек.
— Совершенно верно. Сколько мне помнится, вы когда-то были друзьями.
— Виктор был. Я сталкивалась с ним всего несколько раз. Но Виктор — кладезь историй о Малере. — Эмма улыбнулась. — Конечно, это было столько лет назад, когда мы все были молодыми и богемными. Это было примерно в ту пору, когда мы с Виктором встретились впервые, в 1878 году. Он учредил «Вегетарианское общество» — мы все были большими почитателями Вагнера и его утверждения, что вегетарианство может спасти мир. Мы так отчаянно хотели тогда спасти мир самыми прямыми доступными средствами. — Она покачала головой, стирая пыль с обложки одной книги перед тем, как положить ее в ящик. — С тех пор мы узнали, что мир сам по себе немного более сложен. Иногда он даже не хочет спасения. Беспощадный мир. — Госпожа Адлер звонко рассмеялась.
— Я надеялась, что либо вы, либо Виктор могли бы рассказать мне о друзьях Малера в то время.
— Ага, определяете круг подозреваемых из его прошлого? — догадалась Эмма. — На самом деле рассказывать особенно нечего. Они собирались в жалком грязном ресторанчике-подвале на углу Валлнерштрассе и Фаненгассе… «Рамхартер». Точно, так он назывался. Боже, я столько лет не вспоминала этот полутемный холодный кабачок. Я несколько раз сопровождала туда Виктора на тошнотворные ужины, но мне быстро стало ясно, что эти ах-такие-прогрессивные мужчины не изъявляют желания иметь в своей среде женщину. Тем не менее именно там я впервые встретилась с Малером. В те дни он щеголял бородой, такой огромной, мохнатой. Должно быть, юноша полагал, что с ней выглядит старше своих лет. В ту пору ему было лет восемнадцать-девятнадцать. Но уже тогда он был чрезвычайно высокого мнения о себе.
— Вечный художник, — констатировала Берта чуть ли не со вздохом.
— Я бы сказала, скорее, вечный зануда. То есть я хочу сказать: как можно в восемнадцать лет, в расцвете молодости и прекрасного здоровья, постоянно твердить о стремлении умереть? Да и все прочие были ненамного лучше. Там же присутствовал Герман Бар, молодой писатель, смахивающий на бычка, надеющийся пробиться. Что ему, собственно говоря, и удалось. И Энгельберт Пернершторфер. Вы знаете его, он до сих пор находится в центре нашего социалистического движения. В то время он издавал их небольшую газету «Deutsche Wort». [72] Ах да. В дополнение к тому, что все они были социалистами и вегетарианцами, они все являлись ярыми германскими националистами. Смехотворно. Шайка еврейских интеллектуалов, втирающаяся в банду антисемитов. Виктор оставил германский национализм, когда его ненависть к евреям стала слишком уж очевидной. В эту группу также входили мои братья, Генрих и Отто, и журналист Рихард фон Кралик. Иногда заходил также Гуго Вольф, но его скорее можно было встретить в кафе «Гринштайдль», где собиралась вся артистическая молодежь того времени, будущие великие личности. Мне нравилось называть его «Кафе Мегаломания». [73] И еще там был этот бедняга Ротт.
72
«Deutsche Wort» (нем.)— «Немецкое слово».
73
Мегаломания — мания величия.
— Такого я не знаю, — заметила Берта.
— Безусловно, это — огромная трагедия. Ганс Ротт. Он учился в консерватории вместе с Малером и Вольфом. По всем отзывам — редкий талант. Но он совершенно помешался в 1880 году и четыре года спустя умер в санатории. Такая жалость. Ответственность за это возлагали на Брамса.
— Брамс был виноват в том, что этот композитор сошел с ума?
— Конечно, у Ротта было предрасположение к этому. Знаете ли, Виктор некоторое время работал с Фрейдом. Его чрезвычайно интересовала психология. Он утверждал, что Ротт обладал хрупким душевным организмом, полным нервной энергии, которую требовалось направить в нужное русло.
— Похоже на моего мужа, — пошутила Берта.
— И на моего. Но этот молодой человек балансировал на туго натянутом канате. Потом, когда Брамс разрушил его надежды на получение государственной стипендии, Ротт просто сломался. Следуя в поезде на пути в Альзас с целью возможного получения места, он прицелился из револьвера в одного из пассажиров, который собирался закурить сигару. Ротт утверждал, что Брамс набил поезд динамитом и этот пассажир ни в коем случае не должен зажигать спичку. В конце концов Ротта обезоружили и отправили в психиатрическую клинику в Вене. А ведь все это было связано с этой проклятой музыкальной политикой, но отнюдь не с музыкой Ротта.
У Берты возникло ощущение, что она и Эмма в последние годы жили на различных планетах, ибо она была совершенно лишена этих сведений.
— Я боюсь, что вам придется пояснить это.
— Я имею в виду борьбу между Вагнером и Брамсом. Представьте, вы молодой музыкант и вынуждены поддерживать либо одного, либо другого, горе вам, когда вы в стане противника. Ротт, так же как Малер и Вольф, был большим любителем Вагнера и учеником Брукнера в консерватории. Брамс считал Брукнера жуликом, думал, что его музыка будет забыта через несколько лет… Но если ваш муж работает на Малера, теперь он должен спросить его. Или, лучше, спросите Натали Лехнер-Бауэр. Я уверена, что она все еще сохнет по своему единственному и неповторимому.
— Да, — подтвердила Берта. — Я не сразу поняла, что вы знакомы и с ней.
— Видите ли, они все встречались в консерватории, — сказала Эмма. — А я потом общалась с ними через Виктора и его общество. Не могу сказать, что я зналакаждого из них. Во всяком случае, она — обильный источник информации по этим годам. Знает все сокровенные тайны. Как-нибудь постарайтесь выудить у нее о размолвке Малера с Вольфом из-за первоначального либретто. Это — сюжет для трагикомедии.