Реквием
Шрифт:
Первый особенно запомнился. По молодости я не понимала очевидной, казалось бы, причины его недовольства моей активностью и посему постоянно попадала в немилость. Не ценил, в бараний рог сгибал, не допускал проявления инициативы. Потом закралось подозрение, что не нуждается он в деловых и энергичных, мешают они ему жить спокойно, в своё удовольствие. Хочет, чтобы хвалили только его. А «некоторые» тут высовываются без его ведома! Шоры наивности сбросила, но всё равно долго маялась. «Привычка к труду благородная» одолевала, потому и продолжала под ногами у него путаться. Никак не могла стать пассивной, хоть и поутихла немного.
А
Да, недостаточным оказался промежуток времени для того, чтобы в моей памяти терлись мрачные краски воспоминаний о работе с прежним начальником. К счастью, заприметил мои старания Иван Петрович. Без малого пятнадцать лет прошло с тех пор, как перешла в его отдел. Ожила. Мне грех жаловаться – в смысле работы, а не денег, конечно. Не ко времени мои рассуждения», – меланхолично думает Елена Георгиевна, глядя в окно.
А там противоречивый безрадостный ноябрь. На фоне серого неба одиноко торчит стрела башенного крана. (И в прошлое собрание торчала.) Мелкий дождь рисует на стекле косой штриховкой однообразный рисунок. В другом окне возвышается на пригорке желто-белая свеча колокольни без колокола, чуть ниже сквозь мглу дождя просматривается серый, наверное, когда-то золоченый купол старинного собора…
Из задумчивости Елену Георгиевну вывел громкий шёпот справа:
– Серафима опять куралесит, зараза, внаглую обрушилась на меня, инкриминирует неуважение к начальству, будто бочку на него качу. Она вменяет мне в вину…
Говорящие перешли на тихий шёпот:
– С шефом ты и правда разговариваешь неподобающим образом, на равных.
– А он слишком покровительственным тоном, да ещё изображает улыбку, которая наносит ущерб моему достоинству.
– Его положение обязывает.
– Серафима меня льстить ему вынуждает!
– Начальники не ищут льстецов, они сами всегда рядом в боевой готовности. Зря ты выставляешь на показ своё неуважительное отношение к руководству. Не то время, чтобы выкобениваться. Вылетишь, где работу найдешь? Лучше бы занялся наведением мостов.
– Я для себя уже всё решил.
– Молод ты ещё и потому глуп. Опять вытворяешь черт знает что. Тебе бы научиться видеть себя со стороны, в настоящем свете оценивать свои недостатки, а ты ропщешь.
«Без реплик Инны ни одна персона со сцены не уйдет. В каждой бочке затычка. Вот уж кого с полным основанием можно считать болтливой! Непоседа, не упускает случая с кем-то перемигнуться и переброситься фразами за моей спиной. Хлебом не корми – только дай поговорить. «Вынь да положь» ей по любому поводу правду, и немедленно. Следовало бы её приструнить, но работает прекрасно, не в пример многим, – как всегда в таких случаях, стыдясь своей слабости, вяло думает Елена Георгиевна, узнав
– Начнём! – басит Иван Петрович, деловито пробежав глазами по залу и затем по листку бумаги с повесткой дня. Его лицо, исполненное красноречивой убедительности, сразу принимает официальное выражение. – А где Шаров? Почему не соизволил явиться? Игнорирует собрание?
– Сослался на головную боль, – с торопливой готовностью докладывает секретарь.
– Час от часу не легче. Такую причину отсутствия на собрании можно принять с большой натяжкой. Придётся его вопрос снять с повестки дня, – насупился Иван Петрович и продолжил с приличествующей данному случаю торжественной медлительностью:
– Товарищи, опущу длинное предисловие и сразу перейду к сути. С какой стороны ни глянь, нескладное у нас положение с договором номер четырнадцать. Мы столкнулись с очевидной несуразностью, недостойной нашего института.
В этом месте Иван Петрович сделал паузу, чтобы посмотреть реакцию зала. Уже по первой фразе его выступления Елена Георгиевна уяснила, о чём пойдет речь на собрании, и сосредоточилась. Она поняла, что именно из-за этого договора разгорятся сегодня особенно жаркие споры, он станет камнем преткновения, и что руководителю темы Ивонову предстоит трудное объяснение с коллективом.
– И с моим тридцать шестым дело обстоит далеко не блестяще, а поскольку он имеет достаточно радужные денежные перспективы – его светлая изнанка, – может, имеет смысл сначала поговорить о нём? – с места возник Супонин, начальник технологической лаборатории. Потом повернул к Елене Георгиевне своё маловыразительное лицо и опасливо впился в неё глазами.
Он не без основания полагал, что давнее соперничество между ними по-прежнему сохраняется, потому что чаша победы так и не склонилась ни к одному из них. Серьёзные размолвки в их производственных отношениях не случались, но оба не упускали возможности «взять быка за рога» и обратить благоприятные обстоятельства на пользу людям из своей группы, оба всегда тщательно планировали и взвешивали каждый свой шаг, предпринимаемый в нужном направлении.
– Носится со своей темой как собака с обглоданной костью, будто у него одного проблемы. Я могу на что угодно поспорить: выставляется, цену себе набивает, – с поразительным энтузиазмом отзывается Инна и оглядывает членов своей группы с видом человека, удовлетворившего своё самое главное желание. Не будет преувеличением сказать, что в глазах Инны светится такая радость, что можно подумать, будто ничего плохого в её жизни не происходило: не случались утраты доверия к миру, не возникало злых манипуляций, игравших её судьбой.
Она снова открывает рот, но предостерегающий жест Елены Георгиевны, руководителя группы, останавливает поток её слов, уже готовых вырваться наружу. Повинуясь деликатному намёку начальницы, Инна опускает глаза к полу.
Елена Георгиевна всем своим видом показывает Инне, что ужасно устала от её комментариев. Она хочет возразить или сделать замечание, вроде того: «У тебя талант совать нос в чужие дела», но только удрученно качает головой. А глаза её говорят: «Надеюсь, ты понимаешь, что причиняешь мне неудобства?»