Реквиемы (Рассказы)
Шрифт:
— Я,— сказал таксист,— однажды тоже завяз в новом районе, попал в яму, автоматов нет, бегал-бегал, уже пять минут, как я должен, а я никак. Остановил другого таксиста, попросил его позвонить. До сих пор не знаю.
— Самое жуткое — это что бабушка переволновалась.
— Не самое жуткое,— ответил таксист.
— Мало ли, какие бывают последствия.
— Я тоже один раз оказался в Тропареве, а у меня заказ в Измайлово. Вот я гнал. Успел.
Таксист был лет сорока, такого слабого типа, в ковбойке с потрепанными обшлагами. Слабый рабочий, по словам одного умершего голубого, гениального режиссера. Слабый рабочий или
Дальше разговор потек в том смысле, что таксист как будто всем подтекстом уверял меня не жаловаться на того таксиста, все бывает.
— А вы завтра работаете?
— Работаю,— сказал он, насторожившись.
— Со скольки?
— С часу.
— А то у меня завтра такси заказано в аэропорт на шесть утра, боюсь, что не придет. Вот будет дело! Утром ничего не достанешь.
Он обошел этот вопрос стороной и сказал: то, что я ему рассказала о своей беде, ровно ничего по сравнению с тем, что бывает.
— Ничего-то ничего,— сказала я кисло, поскольку у каждого свое,— но, конечно, это не самое страшное.
— Не самое страшное,— эхом повторил он.— Бывает такое!
— Ой, не говорите. Знакомая рассказала про свою однокурсницу, она поехала с двумя детьми к свекрови в Сибирь. Зима, морозы, младший мальчик годовалый заболел пневмонией, больницы нет, она его повезла на станцию, сели в поезд, там он по дороге умер. Привезла мертвого мальчика и живую девочку пяти лет. Муж встречал на вокзале, увидел такое дело, избил жену, сломал челюсть, попал в тюрьму на четыре года. Она осталась одна с девочкой, сама не работала. Стала подрабатывать в газете, писала всякие мелочи. Рублей сорок — пятьдесят штука. Поехала с дочерью за деньгами в редакцию, а дело шло к закрытию. Дочка упиралась. Она ее волокла и уже в вестибюле редакции дала девочке пощечину и попала по носу. У девочки пошла кровь. Вахтерша вызвала милицию. Девочку отобрали и лишили мать родительских прав. Все. На суде объявили ее психически ненормальной и недееспособной. Все.
Он как-то странно посмотрел на меня, как-то выразительно. Так однажды смотрел в мою сторону эксгибиционист в пустом вагоне ночной электрички. Я вошла, сослепу села неподалеку, обернулась, а он сидит и смотрит на меня, как бы гордясь, утомленно и выразительно, а в руках держит свое богатство. Ужас охватил меня.
Тем не менее мы уже приближались к моему дому. Схватила я такси на Каланчевке, там обычно столпотворение у трех вокзалов, стоит дикая очередь на стоянке такси, нервотрепка, узлы и чемоданы, орущие родители с детьми. А на другой стороне площади таксисты едут осторожно и выбирают седоков. Услышав, что мне недалеко, он и согласился. Тихий немолодой слабый рабочий. Жаловаться он меня не отговаривал (я жаловаться собиралась только ему), но заступался за шоферскую братию подспудно, не в лоб. Заступался так, что сердце переполнялось ужасом, и до сих пор он стоит перед глазами — сидящий, слабый, тихий и отрешенный. Грубые руки с сильными ногтями слабо лежали на руле.
— Спать хочется,— говорю я,— ночь собирала детей, эту ночь опять собираться.
— Это ничего. Это ничего,— сказал он в ответ.— Я не сплю уже месяц.
— Самое лучшее лекарство — валерьянка,— сказала я ему, как идиотка, ничего не зная.— Моя одна знакомая перепробовала все, остановилась на валерьянке.
— Не помогает,— откликнулся он, продолжая свою глухую защиту чести шоферов.— Не сплю.
— Главное,— продолжала я нападать на честь шоферов,— очень страшно за бабушку. Все-таки семьдесят три года!
— Ничего, ничего.
— Мало ли.
Он сказал:
— А я вот мучаюсь виной. Я виноват.
Я как-то глухо промолчала, переваривая это сообщение.
Он сказал следующее:
— У меня умерла дочь четырнадцати лет.
Так.
— Недавно, пятого июня.
Вот почему он не спит, бедный шофер.
Он посмотрел на меня своими бедными глазами.
Я почему-то сказала:
— Самое страшное — это первый год. Первый год самое страшное.
Он ответил:
— Прошел месяц. И я виноват.
Я потеряла вообще соображение, где, что и когда. Мы ехали.
— Может быть, вам кажется, что вы виноваты?
— Нет. Я много себе позволял. Я подготовил это. Я… Что говорить.
Я ответила:
— У меня есть знакомый, у него сын повесился, двенадцати лет. Позвонил ребятам: приходите, я вешаюсь,— а они не пришли. Он и повис. Мать пришла потом. Она не могла плакать. И отец не мог.
— Я уже выплакал все, глаза сухие. Сухие глаза. Он посмотрел на меня своими сухими полузакрытыми от слабости глазами.
— Я виноват.
Я не могла ничего спрашивать, что спрашивают обычно люди из любопытства, как и что. Я кинулась в бой.
— Знаете, они три года обождали и родили еще сына. Сейчас ему десять.
— Знаете, когда человеку сорок четыре года…
— А жене сколько?
— Жене сорок два.
— Моя знакомая родила в сорок четыре года. Сейчас девочке уже семь лет. Хорошая такая девочка.
— Знаете, жена там.
— В психушке?
— Там. Врачи говорят, что это все.
— Тяжелое состояние?
— Да. Совсем.
— Значит, это еще поправимо. Буйное как раз вылечивается.
Далеко мы зашли с защитой чести шоферов. Что же такое с ним произошло и с его дочерью? Четырнадцать лет, страшный возраст. Не углядел. Он виноват.
— Знаете,— говорю я,— у Андерсена есть такая сказка. Не входит в сборник для детей. У матери умер ребенок. Мать пошла к Богу и говорит: отдай мне моего ребенка. Бог отвечает: пойдем в сад. Пошли. Там на одной грядке растут тюльпаны. Бог говорит: это будущие жизни родившихся детей, один из них твой. Посмотри в них: захочется ли тебе такой жизни для твоего ребенка? Она посмотрела, ужаснулась и сказала: ты прав, Господи.
— Я не верю, что она на небе. Вы когда-нибудь теряли сознание?
— Теряла.
— Ведь ничего же не чувствуешь. Меня вернули после смерти. Я ничего не помню. Там ничего нет.
— Вы с ней встретитесь,— сказала я.
— У меня был знакомый буддист. Я не верю.
— К вам кто-нибудь придет. Вы не гоните. Это придет она. У меня так было. Я шла поздно вечером домой, увидела кота, он сидел, прижавшись к земле. Через час иду домой, он сидит на том же месте, а его уже занесло снегом. Днем там продавали пирожки с мясом, он наелся объедков, а кошкам вредно, людям ничего, а кошки гибнут. Я его взяла к себе. Вымыла. Высушила у газовой духовки.