Рельсы жизни моей. Книга 1. Предуралье и Урал, 1932-1969
Шрифт:
– А что случилось?
– Он целый выводок наших цыплят истрепал. Часть съел, часть придушил!
– И что? – оторопело спросил я.
– Я его задушил!
Мне стало жутко. Мой пёс за свою короткую жизнь ни на кого ни разу не гавкнул, я даже его голоса слышал. Но требовать доказательств не стал, ушёл. Собаку было жаль, но долго я не горевал. Не то время и не тот возраст, чтобы долго горевать по псине. Маме я не стал говорить, куда девался пёс. Тисо, паче чаяния, тоже не интересовался, а то, не дай бог, надумал бы с ружьём пойти!
Мама
Однажды зимой, когда я работал на ремонте тракторов в МТС, Зиновий пришёл ко мне и принёс стеклорез с бесформенным куском алмаза и попросил заострить его на наждаке. Я его задание выполнил, и он не остался в долгу, расплатившись за это перочинным ножиком.
До сих пор я не могу решить, злодеем он был или благодетелем? С одной стороны, за работу, которую он выполнял, брал плату, причём немалую. Это нормально, но благодетелем его за это назвать было сложно. С другой стороны, убил собаку, возможно, ни за что, для своих корыстных нужд – сшил шапку себе или для продажи; подсунул нам, лопухам, вместо здоровой коровы больную тёлку. Злодей?
Глава 26. МАЛАЯ РОДИНА
Опять осень. Наступили холода, появилась необходимость серьёзно топить печь. Заготовка дров всегда была моей обязанностью. Но одному пилить дрова очень трудно и неудобно. А помочь мне могла лишь сестра Венера, которая на новом месте решила себя переименовать (и уже второй год звалась) Верой.
Каждый раз приходилось с трудом её заставлять идти пилить дрова. После занятий в школе она учила уроки и не хотела отрываться от занятий. И на этот раз мои слова не помогли. Ну не ждать же дотемна? Тем более, что освещения во дворе не было.
В общем, я рассердился, выбросил её книги в окно, выдернул её за руку из-за стола. Слишком грубо – она закричала от боли. Я свои действия сопровождал «высокой нотой», но ограничился цензурными словами. Когда Вера заплакала, я понял, что переборщил с «воспитательным методом», отстал от неё и пошёл пилить дрова один. Уже в темноте.
Но я не учёл то, что нашу драму слышали из конторы, через дверь, наверное, неплотно прикрытую. Она не закрывалась на замок, его просто-напросто не было. О том, что меня кто-то может услышать, думать было некогда, эмоции захлёстывали. В общем, всю ссору в конторе слышали, правда, кто конкретно, я не знаю. В нашу комнату никто так и не заглянул, но на другой вечер было созвано комсомольское собрание.
На собрании присутствовал секретарь парторганизации колхоза Степан Исакин. Первым и главным вопросом было грубое обращение с младшей сестрой комсомольца Фёдорова. Именно так объявила секретарь комсомольской организации Надежда Крестьянникова мой вопрос. Когда Анатолий Власов поступил в военно-морское училище, именно она стала секретарём. Ей же и пришлось вести мой «разбор полётов».
Мне было очень стыдно. Особенно перед ней, поскольку я был к ней неравнодушен. «Высокое собрание» попросило меня рассказать, с чего всё началось и что произошло. Я рассказал, ничего не утаивая. К тому же был уверен, что Степан Исакин во время конфликта был в конторе. И когда ставился вопрос о моём наказании, Исакин предложил вынести мне строгий выговор с предупреждением. Но тут за меня и мою честь вступилась комсомолка Шура Крестьянникова, сестра Нади:
– Собрание у нас комсомольское, а не партийное, и нам решать, как его наказать!
В общем, с меня взяли слово, что я больше так поступать не буду. Ну и плюс к тому выговор, из-за которого я не слишком огорчился, поскольку посчитал, что хуже всего, что об этом узнает Надя. В этом году она работала учётчицей в тракторной бригаде, получив мою бывшую должность и сажень из моих рук. Но по личным вопросам я никогда к ней не обращался. А с Верой мы и до, и после этого случая никогда не ссорились. Она действительно была фанаткой учёбы, которую ставила выше всего, и училась только на «отлично». У меня же на первом месте была работа, об учёбе я и не помышлял. Хотя мама, помнится, пару раз предлагала мне пойти в техникум. Техникум в Талице был один-единственный, лесотехнический. Мне не нравилась его специфика, а приёмной комиссии моя справка об образовании. К тому же я считал себя кормильцем семьи и ни о какой учёбе до службы в армии не помышлял. Надеялся, что, может быть, в армии приобрету какую-нибудь специальность.
Осенью морозы сковали землю. Трактора и другую сельхозтехнику мы отогнали в МТС, после чего стали относительно свободными людьми. Мы с мамой решили, что этой зимой мне надо съездить на малую родину, в Кваку, продать там что-нибудь из нашей недвижимости, желательно всё. Да и хотелось показать своим землякам, что мы не напрасно уехали за тридевять земель.
Для поездки я постарался одеться поприличнее. Увы, незадолго до поездки в парикмахерской по недоразумению сбрил недавно пробившиеся у меня чёрные усики. А ведь кубанские казаки в основном носят усы! Кубанку на голову-то я одел, а вот усов уже не было…
Отправился я скорым поездом в плацкартном вагоне со станции Поклевской. За пятнадцать часов доехал до Балезино. Там погостил сутки у родственников, и айда пешком до деревни Квака. Поселился у тёти Наташи, рассказав ей о цели своего визита. Молва разнеслась довольно быстро. Уже на другой день стали приходить визитёры-покупатели. Некоторые хотели купить только хлев, иные – двухэтажный амбар. Отдельные постройки можно разобрать, перевезти на новое место и заново собрать. Но мне хотелось продать всё комплектом.
На третий день пришла женщина лет сорока пяти и поинтересовалась ценой на всю усадьбу.
– Две тысячи пятьсот, – ответил я наугад. Женщину я узнал сразу, это была мать Виктора, с которым мы ездили на «смотрины» в Перванову.
– У меня нет таких денег, – ответила она.
– А сколько вы можете дать?
– Полторы тысячи максимум.
– Нет, это слишком мало, за такую цену не продаётся, – рискуя не продать ничего, сказал я. Она задумалась и переспросила:
– А за сколько всё-таки продашь?