Ремесло древней Руси
Шрифт:
Специфические особенности некоторых производств, рассчитанных на обслуживание княжеской семьи (например, эмаль), не оставляют сомнения в придворном, вотчинном характере этого ремесла.
В техническом отношении придворное ремесло киевских князей стояло очень высоко, оправдывая ту высокую норму штрафа, которую Русская Правда устанавливает за убийство ремесленников. Придворные златокузнецы и эмальеры, мастера скани и тончайшей зерни были законодателями мод как для Киева, так и для других городов.
Выше неоднократно отмечалось, что ремесленники городского посада стремились подражать княжеским мастерам и при помощи упрощенных технических приемов воспроизводить тонкости их ювелирного искусства для широких слоев городского населения. Впрочем, необходимо отметить, что придворные ремесленники вовсе не были отгорожены от внешнего мира. Стены древнего Владимирового города, внутри которых располагались дома княжеских ремесленников, не препятствовали
Мастер-литейщик, создав восковую модель тончайшей работы с русскими и греческими надписями, отлил по ней золотой змеевик для князя Владимира Мономаха, но оставшуюся у него глиняную форму он не уничтожил, а отлил в ней несколько медных змеевиков, оказавшихся разбросанными по разным углам Черниговского княжества. Здесь перед нами явное совмещение работы на заказ с работой на рынок.
Киевские эмальеры, изготавливавшие дорогие золотые венцы, колты оплечья (дорогие как по стоимости золота, так и по количеству времени, необходимому для создания сложного живописного рисунка эмали), одновременно с этим занимались выделкой дешевых медных крестов. Такую двойственность мы наблюдаем не только в Киеве, но и во Владимире (золотые и медные колты, выполненные с одинаковыми техническими особенностями).
Наряду с киевскими эмалями, в одной мастерской производились в XI–XII вв. стеклянные браслеты для очень широкого рынка.
К концу XII — началу XIII вв. у мастеров старого киевского замка появляются литейные формы для воспроизведения зерни, скани и тиснения. Если до сих пор посадские ремесленники Фроловой Горы подражали придворным, то здесь княжеские ремесленники как бы подражают самим себе. В данном случае, очевидно, сказалось их стремление овладеть широким провинциальным рынком, так как вещи, изготовленные в таких литейных формах, известны нам только с окраин Киевской Руси. Литье в тщательно сделанных каменных формах несовместимо с представлением о выполнении индивидуального заказа.
Утрата вотчинными ремесленниками их усадебной замкнутости, связь с рынком и, может быть, даже конкуренция с посадским ремеслом — все это явления новые, разлагавшие вотчинный принцип и возможные лишь в тех случаях, когда двор вотчинного хозяйства был вкраплен в крупный город с разнообразным населением и разными формами производства и торга. Именно так и было в Киеве, Чернигове, Владимире, относительно которых у нас есть некоторые данные. Так было, вероятно, и в других крупных городах.
Уловить время этого перехода вотчинных ремесленников к работе на рынок довольно трудно. Для массового изготовления стеклянных браслетов можно говорить об XI в., для литейных же форм и перегородчатой эмали на меди можно говорить только о XII в. и то не ранее его середины. По отношению к стеклянным браслетам, производство которых с самого начала носило массовый характер, может быть следует поставить вопрос не о самостоятельной работе стеклодела на рынок, а об особой организации княжеского хозяйства, использовавшего своих дворовых мастеров для производства ходкого товара, собственником которого мог быть сам владелец двора. Напомню обилие княжеских товарных пломб в Дрогичине, свидетельствующее о значительном участии князей XI–XII вв. в торговле. Этого никак нельзя сказать о дублетах «черниговской гривны», так как невозможно представить себе, чтобы Владимир Мономах (или какой-либо знатный боярин с именем Василия) торговал медными копиями с золотого змеевика, висящего у него на груди. В этом случае только сам мастер начала XII в. мог заниматься продажей медных отливок с дорогого заказного экземпляра.
Следует отметить хронологическое совпадение появления у вотчинных ремесленников литейных форм для массового производства исчезновением в Приднепровье княжеских знаков: и то и другое падает на середину XII в. Трудно сказать, связано ли это явление с возросшей ролью киевских горожан, которые в XII в. уже рядятся с князями, как и их новгородские собратия, или оно связано с разгромом Киева в 1169 г. Взятие Киева Андреем Юрьевичем не уничтожило киевского ремесла вообще, процветавшего и далее, но оно могло очень чувствительно сказаться именно на вотчинном княжеском ремесле, на «красных дворах» побежденного Мстислава Изяславича. Струя посадского ремесла с его имитационными литейными формами (хорошо известного нам по находкам на Подоле) могла хлынуть на «Гору», в опустевшие после Андрея дворцовые мастерские и влить в них новое содержание. Это объяснение не может претендовать на убедительность, так как для этого необходимо установление датировок с точностью до десяти лет, что пока невозможно. Очень соблазнительно и начало эмальерного дела во Владимире связывать с уводом части киевских мастеров в 1169 г. Ведь и поливная керамика во Владимире известна нам не ранее последней трети XII столетия.
Судя
Особым разделом вотчинного ремесла является монастырское. Во многих отношениях оно близко к княжескому — монастырь, так же как и феодальный двор, вкраплен в крупный город, так же связан с рынком. Изготовление икон, литых энколпионов, крестов, а также каменных и костяных иконок вероятнее всего производилось в монастырских мастерских.
Территориальная близость княжеских дворцов и церковных построек в Киеве не позволяет разграничить в районе Десятинной церкви собственно княжеские и монастырские (или митрополичьи) мастерские. Наличие же литейных форм для крестов с монашеским именем мастера — Никодим — доказывает существование литейной мастерской, связанной с церковью. Кроме монастырей, организаторами массового сбыта предметов христианского культа могли быть и митрополит, и отдельные церкви вроде Десятинной или Софийского собора, к которым почти вплотную примыкают жилища ремесленников.
Среди монастырских работников было много различных ремесленников. Для большинства из них был обязателен монастырский устав Федора Студита, введенный в Киеве еще в XI в. Он содержит строго разработанную систему наказаний ремесленников. Например: «О усмошвцы: аще небреженiемъ преломить шило или ино что, имъ же усмь р?жуть, да поклонится 30 и 50 или 100… Аще на потребу възметь кожю или усние и, не съблюдая, р?жеть и не прилагаеть м?ры сапожныя… сухо да ясть».
«О шевци ризномъ: иже нехраненьемь сломит iглу ли ножь, ли нить претергнеть, iли ризу раздерет, поклон 50 ли 60» [979] .
979
И.И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка, т. III, вып. 1. См. под словами: «усмь», «усние», «шьвьць».
По этому уставу сапожнику или портному приходилось расплачиваться сотнями поклонов или сухоядением за сломанное шило или порванную нить. Если же ремесленник работал на стороне, то он должен был сдавать весь заработок игумену. Но и среди монастырских ремесленников мы можем выделить своего рода аристократов. В этом отношении чрезвычайно интересен рассказ киево-печерского патерика о художнике и ювелире Олимпии [980] .
Пройдя школу у цареградских мастеров, Олимпий оставался в монастыре и был поставлен попом. Когда у него не было монастырского дела, он «… възимаа възаим злата и ср?бро, еже иконам на потребу, и д?лаше, им же б? долъжен, и отдаваше икону за таковый долгь». Можно подумать, что Олимпий работал бескорыстно; в этом нас старается убедить и автор рассказа, но скоро он проговаривается, указав, что благочестивый Олимпий брал одну треть из заработанного «на потребу тела». Строгий устав, запрещавший монаху иметь собственность, очевидно, к нему не применялся. Дальнейший рассказ, освобожденный от богословского налета, излагается так: какой-то киевский богач, выстроивший церковь, решил украсить ее иконами работы Олимпия. Он явился в монастырь и договорился с двумя монахами-иконописцами «да сътворять рядъ съ Алимпiем, иже хощеть, възметь от иконъ» [981] и дал им деньги. Когда заказчик явился получить иконы, выяснилось, что сам Олимпий ничего о заказе не знал, а иконы оказались уже написанными теми двумя мастерами, которые должны были служить посредниками между заказчиками и Олимпием. Тем не менее, Олимпий приписывал создание этих икон себе, своей чудотворной способности. А так как настоящие мастера протестовали, то их выгнали из монастыря. За пределами монастыря они апеллировали к народу и продолжали утверждать, что иконы написаны ими «господинъ же т?х [икон] не хотя дати нам мьзды, и со замыслилъ есть, лишивъ наю найма, и солгаста на иконы, яко Богомъ написани суть, а не суть нами въображени» [982] .
980
Д. Абрамович. Киево-Печерський патерик, Киев, 1930, стр. 173.
981
Д. Абрамович. Ук. соч.
982
Там же.