Ремесло Теней: Игла Дживана
Шрифт:
— Надеюсь, у тебя хватит ума простоять всю церемонию и ничего не натворить? — предостерегающе зашептал Аверре, положив ладонь мне на плечо. — Имей в виду, я с тебя глаз не спущу. Впрочем, как и стража. Одно неверное движение, и никто не заметит, как тебя не станет.
Повернувшись к наставнику, я вложил в ответный взгляд столько презрения, что Эйтн, пожалуй, могла бы мне поаплодировать.
Тем временем толпа продолжала разрастаться, как разлитое топливо расползается по поверхности лужи, а вместе с ней и общий гомон, отражавшийся от листвы паатов и скачущий по замкнутому пространству. Когда ор стал уже почти совсем невыносим, вперед с царственной неторопливостью выступил Иши Кхем» са. Легким взмахом руки старейшина призвал всех успокоиться, но необходимости в том не
Вслушиваться в болтовню на тарабарщине, доступной лишь пониманию наставника, я не собирался и потому увлеченно искал взглядом Сай» ю, которой выпала во всем этом фарсе роль палача, однако миниатюрной махдийки нигде не наблюдалось.
— Иши Кхем» са будет куда красноречивей большинства сенатских демагогов Риомма, — обронил Аверре, обращаясь к Эйтн.
— Хорошему правителю не помешало бы и наличие интеллекта, — парировала девушка, даже не взглянув на своего дядю.
Тем временем старейшина продолжал свою речь и когда он подошел к ее заключению, сделал рукой торжественный жест, взорвавший амфитеатр воплями одобрения, а потом мы увидели Занди. Его вели четверо тюремщиков, каждый из которых удерживал по одному концу прочной длинной веревки из лозы, опутавшей ноги и руки графа не хуже стальных кандалов. Из одежды на нем были только изодранные местами штаны. На лицо ему нацепили расписанную иероглифами маску, словно из опасения, что в борьбе за собственную жизнь, он начнет кидаться и рвать всех зубами. Несмотря на то, что маска закрывала большую часть лица, рассмотреть чудовищные кровоподтеки на скулах и под глазами графа не составляло труда даже зрителям. Каждый шаг давался ему с трудом. Занди хромал и сутулился, поворачивая головой из стороны в сторону, словно искал в толпе знакомое лицо. Я скосил взгляд на Эйтн — она просто бледнела на глазах.
Вдруг толпа неистово взревела. Взглянув обратно на Занди, я понял, что в абсолютно бесполезной попытке вырваться, тот резко дернулся, умудрившись даже сбить одного из своих конвоиров с ног, за что был вознагражден сильным ударом плетью. Не отводя взгляда, Эйтн лишь судорожно вздохнула и крепче сжала кулаки, тем самым выдав, что явная и глубокая симпатия меройского графа вовсе не являлась безответной. Ясное дело, для меня данное открытие было сюрпризом, но, что удивительней, таковым оно стало и для моего наставника, который счел это едва ли не за преступление.
Скорчившись, как от неприятного запаха, он ядовито проговорил:
— Ваше с ним общение превратило тебя в размазню. Раньше ты такой не была, Эйтн.
Резко повернувшись к нему, девушка мгновение смотрела на брата своей матери ничего не выражающим взглядом, а потом широко размахнулась и со всей силы отвесила ему звонкую пощечину, после чего так же невозмутимо повернулась обратно. Моя нижняя челюсть не удержалась на месте и отвисла сама собой. Я продолжал так стоять, пока, схватившийся за пылающую половину лица, Аверре не отдал приказ двум туземцам, уже нацелившим на нее свои сабли, остановиться.
— В следующий раз тебе это с рук не сойдет, — мрачно предупредил он ее.
За это время аборигены успели привязать Занди к жертвенному столу и, поклонившись старейшине, отошли в сторону. Тотчас же маленькая хрупкая Сай» я вступила в центр круга, на вытянутых руках неся перед собой тот самый предмет, из-за которого и разразился весь этот сыр-бор — бальзамированная голова Рех» има на деревянном подносе. Я заприметил и притороченный к широкому кожаному поясу ритуальный кинжал с начертанными на рукояти и лезвии заклинаниями.
Выход Сай» и произвел на публику усмиряющий эффект — пришла пора священнейшей части ритуала, и народ начал успокаиваться. Забили невидимые барабаны, нагнетая атмосферу мистицизма и вгоняя аборигенов в некое подобие транса. Слова неведомой мантры, шепотом произносимые всеми махди, стали возноситься над алтарем, сливаясь в единый монотонный гул, по словам Аверре, призывающий перерождение искры минна в живом организме Занди.
— Махди отождествляют минн с десницей древних богов, — говорил он, — и считают, что только после того, как растение полностью завладеет телом казнимого, произойдет полное очищение последнего, как духовное, так и физическое, и перерождение минна. В сущности, такое отношение к казни даже более прогрессивно, чем тупая первобытная жажда мщения.
Я глядел на наставника, испытывая жгучее желание, повторить подвиг Эйтн и как следует врезать ему, но, памятуя о страже, благоразумно воздержался.
— А голова зачем?
— Увидишь.
Сай» я опустила ее на постамент. Туземцы попадали на колени, продолжая скандировать, кто шепотом, а кто во всю мощь легких, три магических слова, способных очистить дух графа от скверны, которую он сам не себя и наложил. Что больше всего удивляло, так это глубочайшая сосредоточенность на лицах маленьких представителей этого странного народа, которые, не уступая взрослым, один за другим впадали в общее состояние полузабытья. Занди же все это время лежал неподвижно, видимо, уже не надеялся на благоприятный для себя исход. Закрыв глаза, он расслабился, словно все происходящее вокруг вообще не имело к нему никакого отношения.
— Они все как будто одурманены. — Эйтн подозрительно покосилась на застывших рядом воинов, молча наблюдавших за происходящим в центре этой маленькой арены и еле-еле заметно приоткрывавших рты, шепча то же заклинание.
Я заметил, как она зачем-то сделала маленький шажок в сторону стоявшего с воздетыми к кронам паатов руками старейшины и как стальная хватка воина, не прерывавшего свое бормотание, вернула ее обратно.
— Бдительность при этом они не потеряли, — с загадочной улыбкой обронил мастер. — Забудьте вы о Занди — он почти история. Смиритесь с неизбежным. Сосредоточьте усилия на собственной судьбе. По крайней мере, у вас еще есть возможность ею распорядиться.
Как только Иши Кхем» са резко опустил обе руки, тем самым дав знак к следующей части ритуала, Сай» я встала позади постамента с головой и сорвала со своего венка одно спелое соцветие, так похожее на то, что находилось у меня в кармане. Легким движением руки она срезала три самых крупных иголки и, отложив нож в сторону, осторожно воткнула их в темя и виски многострадального Рех» има. Весь амфитеатр затаил дыхание, когда обтянутая пергаментной кожей маска, давно умершего жреца, ожила.
Сначала я решил, что от перенапряжения у меня начались галлюцинации, но когда аборигены радостно заликовали, я понял, что это вовсе не обман зрения и не какой-то дешевый трюк. Высушенное мумификацией лицо и впрямь шевелилось, морща нос и поднимая брови, раскрывая и снова закрывая пустые глазницы, но очень неестественно и рвано, словно не мышцы двигали этим процессом, а кое-что иное, обитавшее внутри. Ответ показался сам из широко распахнувшегося безгубого рта: тоненький белесый стебелек новорожденного минна показал свои шевелящиеся усики на свет. Поднеся острие ножа к отростку, Сай» я легким движением отсекла его. Упав на древесину постамента, этот кусочек стал извиваться как червяк. Когда она взяла его двумя пальцами и понесла к Занди, Эйтн передернуло от отвращения.
— Узрите, — выкрикнул старейшина, обращаясь к нам, — как вершится Правосудие минна.
К Сай» е подошел абориген с широкой деревянной чашей в руках, наполненной густо дымящей жидкостью. Смочив в ней кончик ножа, молодая жрица склонилась над Занди, приготовившись сделать на его обнаженной груди небольшой надрез.
Весь зал замер, я напрягся, напружинилась и Эйтн.
И тут Сай» я качнулась в сторону туземца, словно ей на секунду сделалось дурно. Смоченное и оттого блестящее острие кинжала уперлось в солнечное сплетение изумленного махди и сползло вниз, оставив за собой неглубокий порез. Второй рукой она прижала завязывающийся узлом отросток к начавшей кровоточить ране и быстро отошла. Почувствовав горячую кровь, новорожденный минн стал вгрызаться, по-другому и не скажешь, под кожу туземца, и через секунду совсем исчез у него внутри. От шока и боли он выронил чашу, ошпарил себе ноги и дико заорал, ногтями расцарапывая рану в надежде вытащить плотоядный отросток наружу.