Ренегат

…Кровь. Багровая, липкая, на стынущей бархатной коже. Вытекает из ее тела на бетонный пол, смешивается с занесенной подошвами грязью… Кругом грязь. Жирная. Набухает, разрастается, перекатываясь осклизлыми комьями, заполняет собой все. Пол, стены, город, весь мир тонет в вязкой мерзости. И только кристально чистые серо-голубые глаза печально взирают посреди этого кипящего моря грязи, но они тоже скоро будут поглощены.

– Ты опоздал…

Стас поежился, плотнее кутаясь в служащую одновременно и подстилкой и одеялом шинель.

Небольшая канавка, давшая укрытие на ровной, хорошо просматриваемой заокской пустоши, к утру ощутимо промерзла, и теперь даже сквозь толстый войлок со всех сторон пробирало холодом. Между редкими деревцами гулял ветер, шурша коричневой листвой

Стас открыл глаза и, вытянув из-под шинели левую руку, одернул манжет – семь сорок. Нужно подниматься. Пять часов тревожного сна, дважды нарушенного раздававшимися поблизости странными шипящими звуками, особого эффекта не возымели. Глаза слипались, озябшее тело вяло реагировало на приказы мозга, всячески противясь изменению положения с горизонтального на вертикальное. Он с силой потер ладонями лицо, крепко зажмурился, поморгал, пытаясь расклеить тяжеленные веки, и, откинув верхнюю половину шинели, сел.

Как много удалось пройти со вчерашней переправы, Стас не знал. Знал он только, что шагал долго, пока ноги не начали заплетаться. Шагал, как казалось, по прямой, от реки на восток, но, бредя в кромешной темноте безлунной ночи, трудно быть уверенным в точности следования выбранному маршруту.

Стас глянул на розовеющий полукруг восходящего светила и повернулся в противоположную сторону – западного берега Оки с прожекторами муромских сторожевых башен видно не было – это хорошо. Впрочем, и ни одного сколько-нибудь надежного ориентира вокруг также не наблюдалось, что было уже совсем не замечательно. Карта отсутствовала, а сориентироваться на незнакомой территории по солнцу… Он вздохнул и, гоня подальше дурные мысли, полез в рюкзак.

Оставшиеся с ужина копченая рыба и картошка за ночь совершенно утратили товарный вид, слежавшись, придавленные коробками семерок, превратились в малоаппетитный на вид комок из мяса, костей и крахмала. Но эстетический аспект Стаса сейчас мало волновал. Он разложил походный нож с удобным лезвием-вилкой и, ловко выуживая рыбьи ребра из отхваченных кусков, за пару минут уничтожил еще попахивающую дымком биомассу, после чего глотнул воды из фляги и приступил к инвентаризации имущества.

Спешное бегство из заваленного трупами магазина не оставило времени на особые раздумья, и теперь, за перебиранием трофеев, в голове крутились скорбные мысли о безвозвратно упущенных возможностях. Две РГО, топор, саперная лопатка, походный нож, два пэбэса, сапоги с портянками, плащ-палатка, аптечка, ружейная смазка, патроны, шинель, ну и сам рюкзак. Все. А ведь как бы пригодилась сейчас горелка на сухом спирте, да и котелок с кружкой тоже были бы не лишними. Десять, а после оплаты переправы и вовсе девять пачек семерок здесь, посреди земель печально известных навашинских бригад, уже не казались достаточным боезапасом, как и пять пачек картечи.

«Кстати…» – подумал Стас и вытащил из рюкзака недавно обретенный гладкоствольный инструмент. С виду новехонький. Полиамидные цевье, рукоять и приклад, оканчивающийся удобным резиновым затыльником. Короткий ствол в тридцать пять сантиметров на глаз, с фосфатным внешним покрытием серого цвета. Четырехзарядный трубчатый магазин практически на длину ствола. Неподвижное цевье упирается в ствольную коробку, с правой стороны которой на блестящем вороненом металле проштамповано: «BENELLI ARMI-URBINO-MADE IN ITALY», слева – «12 ga.-M1 SUPER 90 ENTRY-BENELLI–ITALY».

– Ишь! – подивился Стас, дернул затвор и взял ружье на изготовку.

Дробовик лег, как влитой. Правая ладонь обхватила рукоять, левая – цевье, щека уперлась в слегка шершавый пластик приклада. Крайняя фаланга указательного пальца погладила ребристый металл крючка и плавно надавила, выбирая спуск. Затвор освободился и пошел вперед, радуя слух мягким клацаньем в конце своего недолгого пути.

Прекрасное оружие. Тяжеловато немного для своих габаритов, но ради возможности быстро садануть картечью в шуструю псину, не тратя попусту основной боекомплект, Стас готов был потерпеть лишних три кило. «Вот только работает ли сия красотища? Не выстрелишь – не узнаешь». Шуметь, однако, совсем не хотелось, а таскать нестреляный дробовик на шее мертвым грузом было глупо. Посему Стас, покрутив напоследок ладно скроенную машинку, убрал ее в рюкзак «до лучших времен». А в том, что времена эти скоро настанут, он не сомневался.

Небо прояснилось, ветер немного стих, и дикие пляски опавших листьев в жухлой траве сменились размеренным вальсом. Своеобразная природа заокской пустоши абсолютно не походила на муромские сосновые леса, вечно темные и траурно величественные. Река словно делила землю на два мира, имеющих так мало общего, что казалось, будто они только недавно сошлись, обступив Оку берегами, а до этого лежали в разных полушариях. Чахлые низкорослые деревца с раскидистыми, стелящимися параллельно земле кронами не тянули не то что на лес, их жиденькие группки и рощей-то назвать можно было с большой натяжкой. Песочного цвета выжженная трава покрывала красноватую глинистую почву драным ковром. Там, где иссушенный солнцем «ворс» редел, образуя проплешины, взвивались с каждым порывом ветра миниатюрные смерчи, кружились над скупой, породившей их землею и таяли, развеиваясь вокруг мириадами песчинок. Почти лишенная сколь-нибудь заметных низин и возвышенностей равнина простиралась во все стороны и расплывалась далеко-далеко на горизонте в бурое от пыльной взвеси марево.

Стас поднялся, отряхнул шинель, накинул ее поверх куртки с разгрузкой, нахлобучил за спину вещмешок, проверил спокойствия ради патроны в рожке и двинул вперед, навстречу восходящему солнцу.

Пытаясь восстановить в памяти не раз виденную карту нижегородщины и прикинуть свое хотя бы примерное местоположение, он шагал и делал руками указующие жесты: то прямо, то влево, но чаще всего вправо, туда, где по всем прикидкам должно было находиться Навашино. Минувшие с переправы пять часов пешего хода должны были уже если не привести его в сей рассадник человеческих пороков, то, по крайней мере, подвести очень близко, а это грозило большими неприятностями.

Натянутые отношения между Муромом и Навашино имели давнюю и насыщенную событиями историю. Территориальная близость двух городов, разделенных всего шестнадцатью километрами и Окой, едва ли не с первых послевоенных лет стала причиной столкновения интересов в обширных, накладывающихся друг на друга ареалах. Муром не без оснований претендовал на часть еще не сильно разворованного железнодорожного имущества аж в шести километрах за рекой. Навашинские с таким раскладом были категорически не согласны и считали, также не без оснований, что раз здания, машины и рельсы со шпалами находятся на их берегу, то и никаких разговоров о дележе быть не может.

Поначалу, как рассказывали старики, разграбление проходило относительно мирно – стрельба в воздух, мордобой, взаимные угрозы. Но когда муромские отцы города решили обнести жилую зону стеной, дело приняло совсем иной оборот. Непомерно возросшие аппетиты на все, что только можно было использовать для строительства циклопической фортификации, столкнулись с явным неодобрением заокского соседа, тоже смекнувшего, что мирная жизнь кончилась и, похоже, навсегда, а растущие как на дрожжах банды скоро перестанут ограничиваться деревенским мародерством. При этом разбирать на стройматериалы собственные «законсервированные», а по правде говоря – брошенные, здания, коих уже тогда вокруг жилой зоны было хоть отбавляй, муромское начальство категорически отказывалось. Конфликт накалялся. Словесные перепалки очень быстро затихли. Никто уже не стрелял в воздух. Начали стрелять во врагов. Сначала изредка. Дальше – больше. Скоро дошло до того, что стройотряды и носа не казали из городов без сопровождения автоматчиков. Но рост количества вооруженных людей с обеих сторон только подогревал страсти. Каждый выход на спорные территории заканчивался перестрелкой. Села, коим «посчастливилось» оказаться в зоне дележа, вырезались и горели. Началась война – Первая Окская, продлившаяся с весны по осень две тысячи пятьдесят пятого. Результатом ее стало оттеснение навашинских вглубь территории и окончательное разграбление железнодорожного добра на протяжении трех с лишним километров от Оки. Но этим дело не закончилось. Спустя восемь лет конфликт разгорелся с новой силой. В этот раз Муром уже не ограничился тремя километрами, и его отряды добрались почти до самых пригородов Навашино, где встретили жесткое сопротивление и были отброшены назад, потеряв в ожесточенных схватках едва не половину бойцов. Оставшихся сил хватило лишь на то, чтобы сдержать навашинское контрнаступление, призванное продемонстрировать несостоявшимся оккупантам кузькину мать во всей красе. Именно тогда был взорван автомобильный мост через Оку, а железнодорожный превращен в стальную, подвешенную над рекой крепость. После этого установилось продолжительное статус-кво, лишь изредка нарушаемое мелкими потасовками на границе, и продолжалось оно вплоть до семьдесят второго года.