Рестарт
Шрифт:
Главное место в моей школьной жизни занимает спорт – ну или занимал до падения с крыши. Практически все мои друзья – спортсмены, в основном футболисты. Они, наверно, очень беспокоились за меня, когда узнали, что со мной приключилось. Теперь кое-кто из них ворчит, что, мол, нехорошо пропускать игровой сезон. Но большинство просто рады, что со мной все обошлось.
«Хайавасси Харрикейнз» – некоронованные короли нашей средней школы. Неплохо оказаться в таком высоком ранге, только-только очнувшись от комы. Я же вдобавок бывший капитан команды – то есть что-то вроде императора, который выше всех королей. Но при
Эрон и Питон стараются оберегать меня от самых опасных проявлений футбольной дружбы. Останавливают друзей словами – мол, сбавьте обороты, он же у нас раненый – или собственными телами заслоняют меня от товарищеских тычков и затрещин. Я им очень за это благодарен, но это не отменяет того факта, что я больше не прежний Чейз. Мне даже кажется иногда, что лучше бы они меня не опекали. Мне противно быть слабым, да и приятели обращаются со мной как с сильным. А я никакой не сильный. Но, возможно, смогу скрывать это до тех пор, пока ко мне не вернется сила.
Кроме всего прочего, Эрон с Питоном напрягают меня даже больше других, потому что то и дело задают вопросы: «Что ты помнишь? Ты уже что-нибудь начинаешь вспоминать? А что говорит врач, когда начнешь? Когда снова станешь каким был?»
Мне им ответить нечего, и остается разве что описать единственное свое воспоминание – маленькую девочку в синем платье. Они внимательно меня выслушивают, а когда я заканчиваю, Эрон ждет продолжения.
– И что? – спрашивает он, выпучив любопытные глаза.
– Ничего. Больше я ничего не помню.
– А кто она такая? – с напором интересуется Питон. – В каком месте ты ее видел?
Я пожимаю плечами.
– Не знаю. Это все, что я смог вспомнить.
Какое-то время они молчат, уставившись на меня, а потом разражаются хохотом.
Мне становится обидно.
– Ничего смешного! Я что, по-вашему, что-то от вас скрываю? Или вы не знаете, что такое «амнезия»?
– Расслабься. – Эрон обнимает меня за плечи. – Мы тебе поможем оклематься. Друзья мы или кто!
Остальные школьники, которые в футбол не играют, ведут себя при мне как-то странно. Разговоры при моем появлении умолкают. Когда я иду по коридору, все отворачиваются к вещевым ящичкам. Конечно, вся школа уже слышала про мою амнезию и я для них теперь этакая непонятная диковина. Но только из-за этого люди от меня шарахаться бы не стали.
Идет, например, по коридору девочка, толкает перед собой тележку с учебниками, о чем-то своем думает. Но тут замечает меня, и у нее прямо-таки глаза на лоб лезут. Она стремительно разворачивается, хочет сбежать, но задевает за дверной косяк. Книжки разлетаются во все стороны. Она спотыкается об одну из них и теряет равновесие. Я подхватываю ее под руку, чтобы не упала. От этого она окончательно слетает с катушек.
– Не-е-е-е-ет! – Она голосит так громко, что все сразу смотрят на нас.
Я ничего не понимаю.
– Я сейчас соберу…
– Нет! – кричит она и чуть не бегом уносится, по пути роняя с тележки остатки книг.
Что я такого сделал?
После школы я пытаюсь выяснить это у Эрона и Питона, но им кажется, что я страдаю ерундой.
– Ну не нравишься ты какой-то мелкоте, и что? Тебе самому не все равно? – спрашивает Питон.
– Это не то, – отвечаю я. – Она испугалась! Почему?
Приятели переглядываются.
– Чувак, а тебе и в самом деле память отшибло, – говорит Эрон.
– Так давайте, объясните мне.
– У нас нет времени, – говорит Питон.
– Но сегодня же нет тренировки.
– В половине четвертого мы должны быть на Портленд-стрит.
– Что за Портленд-стрит?
– Дом престарелых, мы там по приговору старичкам и бабулям помогаем, – объясняет Питон. – Два месяца еще отрабатывать. Не всем повезло свалиться с крыши и получить освобождение от исправительных работ.
– Мне тоже назначили исправительные работы?
Я, может быть, почти ничего и не помню, но почему-то знаю, что исправительные работы – это гораздо жестче, чем когда тебя оставляют в школе после уроков. К ним приговаривает самый настоящий судья.
Я стараюсь говорить как можно непринужденнее. Еще не хватало, чтобы лучшие друзья решили, что я трус.
– А за что нас приговорили? – Последнее слово я выговариваю с большим трудом.
– Да, считай, ни за что, – усмехается Эрон. – На дне открытых дверей положили пару петард в рояль. Рвануло – что надо! А копы заладили: порча имущества, порча имущества… Как будто прямо в мире роялей почти не осталось.
– И нас за это того, арестовали? – говорю я небрежно, но эта небрежность мне дорогого стоит.
– Идем, опоздаем, – торопит приятеля Питон.
– Сейчас, – бросает ему Эрон и смотрит на меня. – Ты, чел, забыл все, что было до того, как ты упал с крыши, и это тебя напрягает. Дай-ка я тебе кое-что напомню. Наш друг Чейз не стал бы париться из-за того, что какие-то придурки перепугались фейерверка. Мы сделали что сделали, и за это нам досталось. Вот и весь разговор.
– Вот и весь разговор, – повторяю я и продолжаю, осторожно подбирая слова, чтобы не ляпнуть чего-нибудь лишнего: – То есть, получается, никто не пострадал. В чем же тогда проблема?
Питон фыркает, ему смешно.
– Вообще никто.
– Проблема в том, – говорит Эрон, – что нам в школе все завидуют. Мы делаем что хотим, и с нами боятся связываться. Взрослые тоже завидуют, потому что все они в детстве тоже были лохами. И понятное дело, когда Фицуоллес или судья видят шанс на нас отыграться, они используют его по полной – другого-то случая не будет. Так что не надо на них обижаться.
Я киваю:
– Ладно. Но это как-то не очень справедливо.
– Я как подумаю, насколько несправедливо, так потом всю ночь в подушку плачу, – сквозь смех говорит Питон.