Retrum. Когда мы были мертвыми

Миральес Франсеск

Подумав, я решил не ходить на послеобеденные занятия и стал спускаться с холма по направлению к железнодорожной станции. Отец сказал, что вернется домой около восьми. К этому времени я также непременно должен был оказаться дома. Опоздай я хотя бы на несколько минут — и меня тотчас же отправили бы в Бостон, прямо как почтовую посылку, не спрашивая, хочу я того или нет.

Часы на экране телефона показывали двенадцать минут четвертого.

По моим прикидкам, до Сант-Кугата я должен был добраться меньше чем за час, даже с учетом пересадки с одной электрички на другую в центре Барселоны. Я полагал, что войти в муниципальный театр, в котором проходят занятия балетной школы, будет

нетрудно. Кто и на каком основании выдаст мне там адрес Мирты — этот вопрос пока что не имел сколько-нибудь внятного ответа. Но я решил, что подумаю над ним уже по дороге, чтобы не терять времени. Мне в любом случае нужно было начинать действовать, чтобы хоть как-то приблизиться к разгадке главной тайны.

Сидя в электричке, я почти всю дорогу разглядывал мрачное ноябрьское море, обрушивавшее на берег тяжелые серые волны.

Перед самым въездом в привокзальный тоннель электричка проехала мимо того самого полуразрушенного завода, где я, как мне тогда казалось, видел призрак Алексии. Вспомнив то утро, я испытал прилив странного чувства; смеси растерянности, смятения и едва сдерживаемого гнева.

Как же могло так получиться, что эта самая хорошая сестра ворвалась в мой дом не хуже отъявленного бандита и исполосовала лицо Альбы, словно зачинщица какой-нибудь тюремной драки с поножовщиной?

Нет, во всей этой головоломке явно недоставало какого-то важного элемента, без которого процесс ее сборки превращался в бесконечно долгое, бессмысленное действие.

Я с тоской посмотрел на экран айфона. Ни звонков, ни сообщений от Альбы по-прежнему не было. Мы не виделись каких-то четыре дня, а я испытывал практически физическую боль от тоски по ней. Неужели я снова влюбился? Как же глупо все получилось! Самыми горячими чувствами по отношению к Альбе я проникся именно тогда, когда ей изуродовали лицо фактически по моей вине. Я-то, безусловно, готов был любить ее такой, какая она теперь есть, вне зависимости от того, насколько некрасивым и уродующим ее красоту будет этот шрам. Вот только, судя по всему, ей моя любовь уже не требовалась.

Чтобы отвлечься от этих печальных размышлений, я стал листать черный блокнот, прихваченный с собой в поездку, который пролежал без дела в ящике моего письменного стола несколько месяцев. После нападения на наш дом меня вновь стала мучить бессонница. Не зная, чем заняться по ночам, я решил пересмотреть стихи, отрывки из книг и короткие рассказы, когда-то записанные в блокнот и теперь вновь как нельзя более подходившие к моему мрачному настроению.

Прав был Ницше, который утверждал, что тот, кто водит знакомство с чудовищами, рано или поздно сам станет одним из них. К отчаянию и унынию в моем настроении добавилась свежая, все более отчетливо ощущающаяся нота жажды мщения.

Стальная змея поезда неспешно извивалась, петляла по окраинным кварталам Барселоны, а я, не отрываясь, перечитывал свой блокнот.

Последняя запись в нем касалась истории литературы готического толка и включала в себя биографию одного из столпов этого жанра. Здесь говорилось и о том, что произошло с ним в Женеве в 1816 году.

Джон Уильям Полидори уже в девятнадцать лет получил диплом по медицинским наукам, но, несмотря на это, по-прежнему, как и в детстве, мечтал стать писателем. Именно великие мастера прозы и поэзии всегда были его кумирами. Судьбе было у годно, чтобы он познакомился с лордом Байроном — человеком весьма болезненным, нуждавшимся в личном лекаре, который сопровождал бы его в долгом путешествии по всей Европе.

Судя по всему, признанный мастер английской поэзии

в открытую потешался над литературными потугами своего личного врача, делившего с ним кров в одном из особняков Женевы. Эта странная пара — Байрон и Полидори — часто принимала у себя в гостях поэта Шеллии Мэри Уолстонкрафт, ставшую впоследствии его женой.

В один прекрасный вечер к этому квартету присоединились еще трое друзей, и кто-то предложил почитать немецкую антологию историй о привидениях — «Фантасмагориану». Байрон, воодушевленный этими сюжетами, предложил всем собравшимся написать в ближайшие несколько дней по рассказу в том же жанре — со всеми полагающимися атрибутами, с мрачной атмосферой и, разумеется, с должной долей пугающего напряжения и ужасов. Известно, что из семи конкурсантов к заданию на полном серьезе отнеслись лишь двое: Мэри Уолстонкрафт и бедный Полидори, как называли врача друзья.

Доктор приступил к работе в тот же вечер и написал рассказ под названием «Эрнест Бертольд, или Современный Эдип», который был бы высоко оценен дружеским жюри, если бы на его суд одновременно не был представлен «Франкенштейн» невесты поэта Шелли.

Если не считать этого скромного начала литературной карьеры, доктор Полидори опубликовал под псевдонимом еще один рассказ, называвшийся «Вампир». В 1821 году он, образно говоря, выписал себе рецепт на сильнодействующее снадобье, отправляющее человека в лучший мир. Иными словами, врач покончил жизнь самоубийством, приняв сильный яд.

Нельзя сказать, что Мэри Уолстонкрафт ждала счастливая судьба. Вскоре после свадьбы они с Шелли обосновались в Италии, где родились и умерли прямо на глазах у матери два их сына. В 1822 году такая же участь постигла и супруга Мэри Уолстонкрафт. Небольшая парусная лодка, которой управлял Перси Шелли, перевернулась, и поэт утонул.

Дочитав этот фрагмент, я с сожалением захлопнул блокнот и в то же время порадовался, что взял его с собой. Все эти мрачные истории как нельзя лучше подходили к моему столь же невеселому настроению. Я вспомнил могилу Шелли, которую мы с друзьями видели на маленьком кладбище в Риме, вслед за этим в моей памяти всплыли все преследовавшие меня призраки и привидения.

Я еще не знал, что в тот вечер мне предстояло научиться убивать подобных существ на примере одного из них.

В потайном аду

Тысячу лет назад, в момент рождения, все мы были вампирами, блуждающими во тьме.

— Рамон Вивес —

В Сант-Кугате шел довольно сильный дождь, который быстро промочил меня до нитки. Кутаясь в черное длинное пальто, я прошелся по центру этого милого городка, рассчитывая на то, что театр мне удастся найти, не спрашивая ни у кого дорогу. Судя по тому, что сказала мне Альба, именно в здании театра проходили занятия балетной студии, которые она посещала вместе с Миртой.

Увидев над крышами ближайших домов шпиль монастырской башни, я вспомнил другой дождливый день. Тогда я приехал сюда и вошел в монастырский дворик. Покойный брат дал мне знак сделать это, связавшись со мной с того света. Там, в галерее с колоннадой, я встретил Алексию и отдал ей перчатку. У одной из колонн мы в первый раз поцеловались.

Воспоминания о том, чему уже не суждено повториться, наполнили мою душу резкой жгучей болью. Меня словно кто-то ударил невидимым ножом в спину… или же полоснул по лицу осколком стекла, прямо как Альбу.