Реваншист. Часть первая
Шрифт:
В литературе, так же как в журналистике, очень важно оказаться в нужном месте в нужное время. Здесь у меня колоссальное преимущество. Я знаю, что нужно читателю. Так что – в путь! Все остальное – побоку, даже Литературный институт. Нет, вуз классный. В том времени он превратил провинциального паренька в отменного специалиста, затмевавшего своими знаниями не сподобившихся в нем учиться коллег. Но зубрить по второму кругу? На фиг, на фиг! Для писателя диплом не обязателен. Успех Шолохова с его четырьмя классами гимназии и Пикуля, отчисленного
Где будем пробиваться в литературу? Минск отпадает. Я неважно знаю белорусский язык, а здесь он в тренде. Из трех толстых литературных журналов два выходят на белорусском языке. Третий – «Неман» – публикует переведенные на русский «творы», напечатанные в первых двух. Можно, конечно, подтянуть «мову», но это притормозит путь к признанию. Пока напечатают на белорусском, затем переведут на русский… «Перевести», конечно, могу и сам, Василь Быков так делает, но время, время! У меня его и без того в обрез. До Чернобыльской катастрофы меньше одиннадцати лет. Отнести рукопись в издательство, минуя журнал? Они там лежат годами. К тому же книга, изданная без публикации в журнале, – могила неизвестного писателя. Здесь пока так. Поэтому – в Москву, в Москву!
Я пребывал в размышлениях, когда отворилась дверь. В палату шагнул мужчина лет пятидесяти – высокий, худой и со смуглым лицом. Надо же! Сам товарищ Мамай пожаловал. И не надо лыбиться: в Беларуси татары живут со времен Витовта. Не один век охраняли западные рубежи княжества Литовского. В Грюнвальдской битве уконтрапупили великого магистра. С веками татары потеряли язык, но сохранили веру. Их священные книги написаны на старобелорусском языке. По ним, к слову, восстанавливали древнее звучание «мовы».
Мамай встал на пороге и зашарил взглядом. Увидев меня, заулыбался и направился к койке. Блин! Забыл, как его зовут. Столько лет прошло. Неудобно. Хотя… За глаза мастера дразнили «Буденный». Спрашивается, из-за чего? Усы? Лицо у Мамая гладко выбрито. Значит, имя-отчество…
– Здравствуйте, Семен Михайлович!
– Привет, Сергей!
Мамай опустился на стул, поставив у тумбочки холщовый мешок. Не пустой, между прочим, пришел. Передачка прибыла. Сам мастер принес! Горжусь…
– Как ты?
– Нормально, Семен Михайлович! Скоро выпишут. А у вас?
– Ну… – Он сморщился.
– Дело шьют?
– Нарушение правил техники безопасности, приведшее к травме работника, – процитировал он. – В мою смену, значит, я виноват. Выговор – это в лучшем случае.
Печаль. За производственные травмы в СССР спрашивают строго. Жаль Михайловича – хороший человек. А выговор – это лишение квартальной премии. И о тринадцатой зарплате можно забыть.
– Что там произошло? Не помню. – Я тронул рукой забинтованную голову.
– Ты затачивал штамп на шлифовальном станке. Перед этим менял пуансон. Коснулся его кругом, отлетел кусок… Хлопцы видят: упал. Подбежали, а ты без сознания и голова в крови…
– А где тут нарушение?
– Ну… – Он задумался. – Ты же его боковой стороной круга резал.
Разумеется, боковой. Так удобнее и быстрей. Все так делают. Но правилами запрещено.
– Кто это видел?
– Никто. Но на осколке остался след от круга, так что сразу поймут.
– Осколок нашли?
– Не искали. Не до того было.
– Вот и хорошо. Комиссии скажете: уборщица замела. А мусор вывезли.
– Все равно не поверят, – вздохнул он. – При шлифовке сверху осколок ударяет в щиток.
– Не факт. Излом пуансона видели? Ровный?
– Наискосок. – Мастер заинтересовался.
– Вот! – сказал я. – В пуансоне могла быть микротрещина. Или перекалили. Надо выпрессовать остаток и отдать в лабораторию. Пусть проверят. В том штампе пуансоны часто выкрашивались, значит, перекалены. А теперь смотрим. Я впрессовываю в штамп новый пунсон. Ставлю его на плиту шлифовального станка. Подвожу круг. Бац – отлетает кусок и летит в щиток. Но не прямо, наискосок. Из-за этого рикошет мне в голову. На щитке вмятина есть?
– Нет.
– Плохо искали. Должна быть.
Я подмигнул.
– Сережа! – Мамай протянул мне сухую ладонь. – Сделаем. Спасибо!
– Не за что. – Я ответил на рукопожатие. – Так и напишите в объяснительной: обстоятельство непреодолимой силы.
– Как, как? – заинтересовался он.
Я повторил.
– Запомню. Я тут кое-что принес. – Мамай придвинул к кровати сумку. – Может, еще чего?
– Одежду. Она в шкафчике в раздевалке. Номер шкафчика – восемьдесят два. Не идти же домой в робе.
– Прямо счас и сбегаю! – кивнул он. – Тут рядом.
Ну да, до тракторного завода – рукой подать. Можно даже пешком – одна остановка. Шестая больница Минска.
– Сергей! – прицепился ко мне Миша, когда Мамай ушел. – Что такое пуансон? И штамп?
– Ну… – Я почесал в затылке. – Представь, что то, что у тебя между ног, называется пуансоном. А то, что у жены, – матрицей.
Миша хихикнул.
– Ты ведь вставляешь пуансон в матрицу?
– Конечно! – Миша обиделся. – Я же не импотент!
Дядя Коля заржал.
– Что будет, если между пуансоном и матрицей положить, скажем, носовой платок?
– Ну…
– Пуансон втянет его в матрицу. По такому же принципу работает штамп. Бац – и пуансон выдавил в металле деталь. Миску, к примеру. Или вырубил отверстие, скажем, под болт. Так изготавливают многое. Со временем пуансоны и матрицы тупятся. Их требуется подточить или заполировать края, если штамп гибочный. Этим я и занимаюсь.
– Мы так вырубаем прокладки в краны, – сказал Миша. – Из листовой резины. Но я не знал, что вырубка – пуансон. Умеешь ты объяснять!