Ревет и стонет Днепр широкий
Шрифт:
Националисты, правда, уже высвободили одну сотню сечевиков Мельника — на Подоле, высвободили из–под Политехникума Черноморский курень и могли бы усилить нажим на железнодорожников. Тем более, что Киев–первый, Киев–второй и демиевцы с авиапарковцами вынуждены были основные силы бросить к мостам через Днепр: по мостам уже шли в штыковую атаку юнкера и полк Гордиенко, неслись с шашками наголо «черные гайдамаки», а позади на белом коне гарцевал сам Симон Петлюра. Но националисты опасались, как бы не пришел в себя «Арсенал» и не ударил по петлюровской гвардии с фланга: им неизвестно
В «Арсенале» не осталось уже и половины защитников: часть лежала окоченевшими трупами у баррикад, часть — по цехам погибала от ран в лихорадке. Да еще целый отряд ушел ночью за стены завода: эта группа решила пробиваться на соединении с авиапарковцами и демиевцами, чтобы ударить петлюровцам, переправлявшимся через мосты, во фланг. «Арсенал» защищала лишь горсть бойцов — пять суток без сна, три дня без пищи и воды; огнеприпаса — лишь го, что в стволе винтовки, в замках орудий.
Ревели десятки гайдамацких полевых пушек, десятки пулеметов со всех сторон — они накрывали арсенальский двор сплошным свинцовым куполом. Потом тысячи гайдамаков бросились в штыки.
Арсенальцы отбили эту бешеную атаку. Каждый выстрелил только один раз — последним патроном, каждая пушка сделала один лишь выстрел — последним снарядом.
— Драться до конца!.. Последняя пуля — врагу, не себе! — таков был клич арсенальцев.
Наступающие откатились, умолкли.
Это была страшная тишина. Приближался рассвет.
У мостов, за кручами над Днепром, трещали пулеметы демиевцев, соломенцев и авиапарковцев. Но порывы предутреннего ветерка приносили оттуда уже и крики «слава!» — крики эти всё приближались и приближались. Вот они на мосту. Вот — на предмостье. Уже на Набережной,. А пулеметы защитников переправы — за Набережной, за Выдубецким монастырем, на Лисой горе. И затихают вдоль железнодорожного полотна: Киев–второй, Демиевка… А «слава» — крик петлюровцев — все ближе: в лавре и Аносовском парке, уже на Никольской…
Осаждающие перестроились и снова кинулись атаку.
Теперь уже атака шла кольцом, и кольцо становилось все уже, а ряды атакующих — плотнее, гуще.
Тысячи шагов, пятьсот, сто…
Арсенальцы отворили ворота и вышли.
Рассвело.
Это было раннее утро двадцать первого января.
3
Об этих минутах поведали участники и очевидцы — эти минуты записаны кровью на скрижалях истории украинского народа.
На страницах, литературного произведения мы не позволим себе вдаваться в подробные описания.
Лишь коротко напомним детям и внукам.
Передний ряд полег под пулеметами. На тех, что шли за ними, гайдамаки бросились со штыками.
Одновременно гайдамаки проникли через все ворота и проходы во двор «Арсенала». Тех, что не успели выйти, пристреливали на месте. Раненных выволакивали из помещений и тут же рубили шашками. А иного не давали себе труда и вытаскивать: прикалывали штыком где лежал.
Девушек, что ухаживали на ранеными, выгнали во двор, раздели донага, бросили лицом в снег и секли нагайками. Поливали водой и бились об заклад: сразу замерзнет или погодя? Такую расправу учинили во дворе «Арсенала».
А на улице, за воротами, под стеной «Арсенала», построили тех, кого еще не перестреляли, не накололи и не зарубили.
Пулеметы поставили у ворот казармы расстрелянных уже и поднятых на штыки повстанцев–понтонеров.
Но расстрел задержался: у ворот разгромленных понтонерских казарм, под памятником Искре и Кочубею в это время как раз происходили трогательная встреча трех: Петлюры, Коновальца и Мельника.
Обнимались. Трясли друг другу руки. Кидали шапки оземь. Кричали «слава!».
Появился оркестр и грянул «Ще не вмерла».
А Украина умирала…
— Ще не вмерли? — крикнул Петлюра и снова вскочил на своего белого, из конюшен Дубовского завода, жеребца, — Так пускай помрут!..
И с коня — величаво — подал знак пулеметам: к стрельбе! В тех, что выстроены под стенами.
А вокруг шумела толпа.
Кто его знает, откуда она собралась.
Печерские — братья, родители и дети тех, что стояли под стенами. И не печерские — просто киевляне. Они сбежались сюда. Неведомо, что их привело. Жалость. Горе. Страх, Неизвестность. Случай.
Но толпа бушевала — и бросилась к Петлюре с мольбой: не надо, не надо!
— Расстрелять! — визжал Петлюра.
Пулеметчики потянули лепты из цинок.
Люди рыдали, люди падали без чувств, катались по снегу в припадке отчаянья, опускались на колени и молили: не расстреливайте хоть этих!.. Они ведь боролись за свое кровное! Ведь они — герои! И они — люди! Не стреляйте, изверги!
— Расстрелять!..
В эту минуту подкатил автомобиль «рено» с флажком союзницы Франции.
Три француза — консул, аббат, полковник — вышли из машины.
Они тоже прибыли на пышный праздник торжествующего победу Петлюры.
Петлюра сидел на коне, подняв руку с шапкой: чтоб махнуть и дать, последний знак — к стрельбе, к убийству. Пулеметы уже были готовы. Прибытие галантных гостей задержало его руку.
Высокие гости подошли, торжественно приветствовали и принесли свои поздравления.
А толпа вопила и рыдала, а арсенальцы стояли под стенами а кричали: «Тираны! Кончайте уже!..» А гайдамаки–пулеметчики ждали последнего знака.
Очевидно, между галантными французами и господином Петлюрой состоялся такой разговор:
— Глубокоуважаемый мосье Петлюра…
— Сын мой во Христе…
— Брат–каменщик, именем нашей ложи…
— Не делайте этого, зачем это вам?.. Ведь слух разнесется далеко — что не в бою, а лишь из мести… когда уже отгремел бой… Знаете, в гуманных кругах и вообще у нас во Франции это может произвести… неприятное впечатление… И ваш престиж…
Петлюра надел шапку на голову.
Махнул рукой Коновальцу.
Мельник подал команду своим пулеметчикам:
— Отставить!.. Вольно…