Ревность
Шрифт:
Всё прекратилось. Серый занавес опустился, и я услышала громкий топот.
Бум. Бум.
Пернатые крылья отчаянно бьются. Они прошлись по всему моему телу — маленькие пернатые поцелуи — кроме шара агонии, который поднимался по левому плечу. Я не чувствовала пальцы рук и ног, и когда попыталась встать (чтобы доползти до укрытия, потому что, эх, кто-то стрелял) я не смогла сделать этого. Горячий зародыш агонии снова ворвался в мою грудь, и я захныкала.
Бум... бум...
Длинный безмолвный момент, выстрелы прекратились. Всё закончилось? Я попыталась сдвинуться и снова молча всхлипнула. Больно
Я поняла, что стук сердца пульсировал в моих ушах. Каждый глухой стук — это прикосновение крыльев, и я услышала мягкое совиное «кто? кто?»
Онемение подкралось к рукам. Что только что случилось? Что это было?
Я все еще пыталась выяснить это, когда мир стал белым. Звук, похожий на вой тысячи разговаривающих людей с другой стороны линии, заполнил мою голову. Сердцебиение запиналось, интервал между каждым стуком становился все больше и больше, пока мое перегруженное сердце...
... не остановилось.
Глава 31
— Очисти! — закричал кто-то, и сквозь меня снова прошел яркий, белый свет. Кто-то все еще неровно сыпал проклятия. Послышался лепет голосов. — Убери его отсюда.
— Дрю? Дрю, держись! Только держись!
— Она всё еще истекает кровью. Почему она не исцеляется?
— Истощение, и она не полностью прошла становление. Её кровяное давление падает. Где другие осколки? Они исчезают.
— Осколочные гранаты. Ненавижу их.
— Будем надеяться, что ни один осколок не попал в сердце. Перикард, кажется, не поврежден, но она теряет цвет. Мы не можем достаточно быстро достать для нее кровь...
— Перелейте мою, — холодный и спокойный — голос Кристофа.
— Мы не можем. Это может убить ее, мы еще не выяснили ее группу... — наконец, я узнала другой голос. Английский акцент Брюса.
— Тогда выясните, — Кристоф казался разъяренным. Забавно, что он только что был спокойным и холодным, как отец. Только это причиняло мне боль — когда Кристоф говорил так. Папин обезумевший голос никогда не причинял боль, потому что, когда он говорил, я знала, что он не был зол на меня. Никогда не был зол.
— Что ты...
— Ты не можешь...
— Я сказал выясните! Я не потеряю ее!
— Она еще даже не прошла становления, — голос Брюса был смертельно уставшим. Я попыталась открыть глаза, не получилось, и услышала хныканье. У кого-то был плохой день.
Бабушкин голос, спокойный и решительный, отразился от моего набитого ватой черепа: «Дрю, детка, этот кто-то — ты».
Тихий треск грома, и я увидела комнату во вспышке молнии.
Это была еще одна комната в больничном крыле с каменными стенами. Странный, бесцельный, серебряный свет перемещался, как снег, ложась на каждую поверхность припудренным цветком, как крылья мотылька. Я спокойно стояла там и слышала звуковые сигналы машин. Небольшая форма лежала на кровати, дампиры толпились вокруг нее. Брюс уставился на Кристофа, парень-араб был немного выше Кристофа, но Кристоф выглядел больше из-за вибрирующего гнева, вытекающего из него во всех направлениях.
Металл упал в чашу.
— Соляной раствор! — прокричал кто-то. — Черт возьми, очистите хорошенько рану! Ее надо закрыть; она все еще теряет кровь!
— Давление все
— Я знаю, что спасет ее, — Кристоф полуобернулся и пропихнулся к завернутой в белое фигуре на столе. Глухой стук, вибрирующий во мне, сделал паузу.
Брюс схватил его за руку, и кто-то прокричал:
— У неё снова открылось кровотечение! Очистите!
Яркий свет ударил в глаза, но не раньше, чем я увидела голову фигуры на столе, лицо повернуто в сторону и в носу была пластмассовая трубка. Темные, вьющиеся волосы лежали на столе, и я увидела, что мои глаза трепетали, как если бы я спала. Кожа была как белый мел, и Брюс оказался на полу.
— Дотронешься еще раз, — сказал спокойно Кристоф, — и это будет последнее, что ты сделаешь в своей жизни, — он толкнул в сторону темноволосого, долговязого дампира в белом халате, который возился с машинами, и я увидела огромное месиво, где должно было быть мое левое плечо. Кровь была практически черной. Я не видела цвета. Частицы белой кости мерцали, поскольку еще один дуэт Куросов-подростков исследовал месиво блестящими хирургическими инструментами и клал фрагменты чего-то там в металлическую чашу. Другой дампир с вьющимися волосами стоял в стороне с лопатками, и я увидела, что в них дрожало электричество, как капли воды на горячей сковороде.
Думаю, я в плохой форме. Казалось, это не было важно. Я просто стояла и смотрела, как Брюс вытер рот тыльной стороной ладони.
— Не делай этого, Рейнард. Мы не можем позволить себе потерять...
— Я не потеряю ее. УБИРАЙТЕСЬ! — стены дрожали от крика, но никто не двигался.
Кристоф поднял свое запястье ко рту. Сильно прокусил его, он трансформировался. Вспышка красного спустилась к его ногам, шокируя мир, который превратился в черно-белое кино, и это была лиса, которую я видела прежде. Она надулась, обнажая свои зубы и горбясь, готовая прыгнуть.
Он опустил запястье.
— Вообще-то это личное. Но если вы настаиваете, — что-то темное стекало по его руке — теперь он тоже истекал кровью.
Он прижал рваную рану на запястье ко рту лежащего на столе тела.
— Ты слышишь меня, — прошептал он, наклоняясь. — Ты там, птаха. Ты борешься. Только борись чуть сильнее. Возьми то, что тебе надо.
О, ужас. Дрожь прошла через меня. Мое тело дернулось. Я помнила, на что это было похоже: та ночь в лесу, огонь, и дым, и клыки Кристофа в моем запястье. Ужасное тянущее, вызывающее слезы, разрывающее ощущение, как будто часть меня — что-то, что я назвала бы душой — была оторвана. Я не могла причинить то же самое кому-то еще.
Но тело на столе слабо шевельнулось. Светлые блики скользнули по завиткам, и я увидела, что клыки в моем рту выросли с незаметным треском. Машины сходили с ума.
— Она сейчас ударит, — сказал один из дампиров, затаив дыхание.
Мое тело дернулось.
Не делай этого. Я изо всех сил пыталась открыть рот, чтобы сказать это. Нет. Не делай этого.
Потому что когда это случится, то высасывание чьей-то крови сделает меня одной из тех тварей, на которых охотился папа. Не так ли? Особенно, когда я знала, на что это похоже. Когда я знала, как это больно, когда нечто дюйм за дюймом забирает кое-что невидимое внутри вас.