Революция
Шрифт:
— Вы так спокойно об этом говорите, Лавр Георгиевич, — хмуро бросил фразу Ионов, беря пиалу в руки.
— Ваше превосходительство, сунниты и шииты-исмаилиты воюют между собой больше двенадцати веков, если мне не изменяет память с ноября 680 года. Тогда произошло сражение при Кербеле между армией Омейядов и отрядом имама Хусейна. Сунниты уничтожили весь отряд вместе с Хусейном и другими родственниками Мухаммеда, не пожалев даже полугодовалого младенца — правнука пророка — Али ибн Абу Талиба. Головы убитых отправили омейядскому халифу в Дамаск, что сделало имама Хусейна мучеником в глазах шиитов.
Взяв в руки чайник, капитан долил немного чая в посуду.
— Я смотрю Вы, Лавр Георгиевич, пьёте чай, как настоящий тюрок. Понемногу, но обязательно горячим, — произнёс генерал, осторожно беря в руки пиалу.
— В семье так приучили, Михаил Ефремович. Мне, честно говоря, Восток ближе своей культурой. Очень люблю персидскую поэзию. Хорошо говорю, читаю и пишу на тюркском, урду и фарси. А в местной одежде могу сойти за своего.
— Только не говорите мне, что вы собрались на ту сторону Аму-Дарьи? Это очень опасно. Я не могу отпустить вас.
— Ваше превосходительство, я прошу у вас три-четыре дня отпуска на семейное обустройство. И не подскажите, где здесь обитают контрабандисты и как на них выйти? — невозмутимо произнёс Корнилов и сделал глоток чая.
— Отпуск я вам предоставляю, а по поводу контрабандистов вам лучше всего расскажет полковник фон Штоквиш — командир Амударьинской бригады пограничной стражи, — Ионов внимательно посмотрел на капитана и добавил:
— Лавр Георгиевич, я вам запрещаю переправляться на ту сторону без моего разрешения. Я не хочу вас терять и получить выговор от Николая Николаевича. У нас очень немного грамотных офицеров Генерального штаба в Туркестане. И все они на вес золота. Вы меня поняли, господин капитан?
— Так точно, Ваше превосходительство, — Корнилов вскочил со стула и вытянулся в струнку.
* * *
— Ассаляму алейкум*, Худайкули сын Нарлы из Сиягырта, — поздоровался Корнилов с туркменом лет тридцати, сидящим под плетеным из тростника навесом на коврике перед разложенным товаром.
* М ир вам.
Ва-алейкум ас-салям ва-рахмату-Ллахи ва-баракятух*, господин капитан, — подняв голову вверх, с удивлением ответил продавец и дальше продолжил на неплохом русском языке. — Откуда господин так много обо мне знает?
*И вам мир, милость Аллаха и Его благословение.
— Господин полковник фон Штоквиш посоветовал обратиться к тебе с моей просьбой. Сергей Николаевич считает, что только ты сможешь мне помочь, уважаемый Худайкули*.
* У туркмен до двадцатых годов ХХ века отсутствовали отчество и фамилия. Обычно говорили имя — сын такого-то и из какого поселения родом. Только после установления Советской власти, при выдачи паспортов имя отца становилась фамилией. Так Худайкули сын Нарлы, стал бы Худайкули Нарлыевым.
Туркмен уставился на Корнилова остолбеневшими глазами, а потом захохотал, причём весело и задорно.
— Сам господин полковник
— Господин полковник называл тебя отпетым контрабандистом, Худайкули, по которому виселица плачет. Уважаемым тебя назвал я, немного узнав о твоей судьбе, — спокойным тоном ответил капитан.
Туркмен, резко прекратив смеяться, вскочил на ноги, склонив голову, произнёс:
— Прошу пройти под навес, господин капитан. Я готов выслушать вашу просьбу. Эсен, замени меня.
Это продавец-контрабандист произнёс уже в глубину навеса, который примыкал к какому-то глинобитному зданию, которые были разбросаны на центральной площади кишлака Патта-Гиссаре, где чуть ли не каждый день образовывался стихийный рынок.
Из открывшейся двери выскочил молодой, загорелый до черноты парнишка лет четырнадцати-шестнадцати. Худайкули же, указав рукой на открытую дверь, дождавшись, когда капитан Корнилов войдёт в неё, оглянувшись по сторонам, нырнул следом.
— И так я вас слушаю, господин капитан, — напряжённо произнёс контрабандист, глядя на Корнилова, который с любопытством рассматривал помещение, оказавшееся и складом, и домом одновременно.
— Мне необходимо сходить к крепости Дейдади. Ты лучший контрабандист в Патта-Гиссаре. У тебя родственники на той стороне и ты очень не любишь афганцев с англичанами. Именно поэтому ты можешь мне помочь, — произнёс Лавр, смотря прямо в глаза туркмену.
— Ты прав, господин. Мне не за что любить афганцев, которые, устроив резню в Сиягырте больше двадцати лет назад, убили моего отца и мать, старших сестёр увели неизвестно куда, я же с младшим братом спасся чудом. Нас спрятали родственники. Вот из-за этих родственников я тебе помогать и не буду. Если тебя схватят, казнят не только тебя и меня, но и всех моих родственников, которые живут в Мазари-Шарифе, — туркмен закончил фразу и с вызовом посмотрел на Корнилова. — Благодаря моей торговле по обе стороны реки, они живут достойно. Этим я отдаю свою благодарность за свою спасённую жизнь и жизнь брата.
— Я понял тебя, Худайкули. Но давай ты не будешь давать окончательный ответ сейчас. Сегодня вечером я ещё раз приду говорить с тобой, и там ты скажешь своё последнее слово. Хорошо?
— Хорошо, господин капитан. Куда же деться бедному торговцу?! Если только вернуться в Мазари-Шариф!
* * *
— Здравствуй, Худайкули, ещё раз. Мир твоему дому. Я пришёл за окончательным твоим ответом, — произнёс на тюркском Корнилов, глядя в расширенные от удивления глаза контрабандиста.
В мохнатой, черной папахе, длинном, стёганом халате, шароварах и сапогах капитан совершенно не походил на самого себя утреннего, одетого в форму офицера Генерального штаба. Сейчас перед Худайкули стоял настоящий тюрок, который к тому же говорил по-туркменски с небольшим акцентом, выдававшим, что он не памирец, а, вернее всего, текинец. Но представить себе, что этот невзрачный тюрок — русский офицер Генерального штаба?! Такое афганцам в голову точно не придёт.
— Разреши ещё вопрос, таксыр*? — туркмен почтительно склонил голову.