Режим бога (Последний шаг)
Шрифт:
— Говорю вам, Йвар: он у Та-Дюлатара! — твердила Нэфри.
— Что сделает знахарь-дикарь?
Вскоре не выдержал и вмешался Матиус:
— Хотя бы окажет первую помощь! Йвар, но не потащим же мы его израненного на самолет, сам подумай! Да и вообще… Меня вот еще почему зло берет: неужели нельзя найти управу на этого придурочного шамана? Сколько еще он будет безнаказанно уничтожать ни в чем не повинных людей?
Нэфри благодарно сжала его руку и хотела продолжить свою речь, но тут с наблюдательного поста дали сигнал, что у них гости.
Это были три копьеносца, мускулистые и темнокожие парни в густой вязи татуировок, с множеством мелких косичек, в которые не без искусности вплетались цветные птичьи перышки. Один на ломаном кемлинском поинтересовался, кто у чужаков самый главный, и Лад выступил им навстречу.
— Ваш быть белой голова человек, — не спросил, но уверенно заявил абориген. — Ночь он кусат… кусатой… бемго-бемго.
— Зверь, — подсказали ему спутники.
— Зверь! Да! Зверь — не жить, белой голова — болеть очень. Та-Дюлатар велить нам говорить, белой голова у он дом, долго лежит нада, долго. Вам ходит не нада. Плавун ищет. Ни! Нельзя совсем!
Йвар Лад раздраженно сложил руки на груди, съежился и в немом возмущении вздернул брови. Когда парламентер закончил, археолог почти закричал:
— Как мы бросим его там? Вы соображаете, что несете? Это наш соотечественник!
Птичники невозмутимо выслушали его, и в лицах не отразилось ни капли сочувствия.
— Вождь говорить, Та-Дюлатар говорить! Нельзя! Ни! — повторил главный и развернулся, давая понять, что переговоры окончены.
Археологи зароптали.
— У нас есть оружие! В конце концов, мы можем вызвать солдат из Франтира! — послышались предложения.
— Можно? — вдруг громко, перекрывая гул, спросила Нэфри.
Все смолкли. С молчаливого одобрения Лада она продолжила:
— Я знаю человека по имени Та-Дюлатар. Я убеждена, что ему не только можно, но и нужно доверять в этом деле. Если он говорит, что туда нельзя идти, это так и есть. Да я и не знаю, куда идти. Сельва большая. И те же Плавуны ориентируются в ней куда лучше нашего. Неужели кто-то хочет схлопотать ядовитую стрелу из-за дерева или привести врагов прямо к порогу спасителя Ноиро?
— Что ты предлагаешь? — устало уточнил Лад.
— Не уезжать в Кемлин, а продолжать работы и подождать, как будут разворачиваться события. Вы извините, что я вот так… лезу… Но я единственная, кто может поручиться за Та-Дюлатара.
Руководитель группы вздохнул и с кислым видом промямлил:
— Ну и откуда ты знаешь этого человека? Кто он? Почему указывает вождю?
— Он… я думаю, он у них врач…
— Ну вот… «Думаю»! А говоришь, что знаешь!
— Мэтр Лад, ну позвольте мне пока не раскрывать мои источники! — почти взмолилась она. — Просто попробуйте раз, один раз в жизни, — девушка приподняла указательный палец, — поверить кому-то на слово!
Взгляды всех ученых метнулись в сторону Лада. Тот потер усы и снова тяжко вздохнул:
— Нэфри… исключительно ради тебя. Только ради тебя я пойду на это безумство…
— И ради родственников этого раздолбая, — с облегчением улыбнулась Нэфри. — Они ума лишатся, если подумают, что он погиб!
А про себя подумала, что после Нового года, уже вернувшись в Кемлин, обязательно прокатится на том бешеном рыжем скакуне, которому никак не удавалось пересечься с путями бредившего Ноиро, чтобы Нэфри могла добиться от него, что нужно делать.
Журналист тяжело и ожесточенно боролся с лихорадкой на протяжении трех дней. У него не было сил есть, он только пил, и вкупе с огромной потерей крови это довело его до истощения. Ноиро мог видеть лишь кисть своей здоровой руки, и с каждым днем она все больше напоминала конечность высохшего мертвеца.
Та-Дюлатар ставил ему импровизированные капельницы и почти не отходил от его лежанки ни днем, ни ночью. Правда, иногда Ноиро доводилось слышать невнятное бормотание целителя и гадать, адресовано оно ему, или тот от бесконечного одиночества просто привык разговаривать сам с собой. А может, лекарь выдохся и бредил в полусне?
Однажды, когда хозяин жилища задремал рядом с постелью больного, уронив голову на руку и опершись локтем на свой «лабораторный» стол, Ноиро привиделось вдруг что-то желтое, видимое только боковым зрением. Оно кралось к ним из угла, держась так, чтобы оказаться у изголовья раненого, а тот не смог повернуться.
Ужас обуял журналиста, как в тот первый день. Ноиро завозился в постели, застонал, не в силах вопить, и проснулся от окрика вскочившего Та-Дюлатара:
— Луис!
Раненый не понял этого слова, но был несказанно благодарен целителю за то выражение глаз, с которым он кинулся на помощь, а после проверял, не случилось ли чего и в самом деле. Будто опомнившись, лекарь померк и сел на место, слегка махнул рукою и покачал головой в укор самому себе.
После этой — самой страшной — ночи все изменилось. Утром Ноиро проснулся голодным до тошноты, с очень ясной головой и в прекрасном настроении. Стараясь не разбудить прикорнувшего неподалеку Та-Дюлатара, он дотянулся до градусника и померил температуру. Впервые за последнее время жара не было.
Спина чесалась и ныла от чересчур долгого лежания в одной и той же позе: лекарь примотал его к кровати простынями, чтобы тот ненароком не растревожил раны, когда метался в горячке.
Услышав его возню, Та-Дюлатар очнулся. Ноиро показал, что хочет есть. Мужчина кивнул и ушел за ширму, к печи, пробыл там некоторое время, а потом вернулся с керамической миской, из которой стал кормить раненого с ложки. Бульон помстился голодному Ноиро чрезвычайно вкусным. Он с удовольствием щурил глаза, нет-нет да поглядывая на своего спасителя. А Та-Дюлатар впервые за все это время улыбался, правда — одними глазами, и сеточка морщинок собиралась у висков.
В дверь осторожно постучали. Лекарь спокойно докормил Ноиро — пришедшие не осмелились повторить стук — и пошел открывать.
Между тем журналист ощупал больное плечо и обнаружил, что боль приняла другой характер: теперь это был приглушенный зуд, мало похожий на прежние уколы сотен раскаленных спиц и рывки тупыми крючьями. Ноиро захотелось встать и попробовать свои силы.
Вслед за лекарем в жилище вошла дикарка с ребенком на руках и сопровождавшая их старуха. Ребенку — глазастой девочке — было года три, и она тихонько подвывала, пытаясь ухватить себя за нос, однако мать упорно перехватывала ее руку. При этом женщина не переставала объяснять что-то Та-Дюлатару.