Режиссерские уроки К. С. Станиславского
Шрифт:
Константин
Константин Сергеевич, вновь став трагиком, начал свой завтрак за столом у графа Зефирова — Мордвинова и сразу сделал последнему замечание, что он обращается с ним слишком почтительно за завтраком.
— Вы забываете, что вы граф, а я только актеришко, которого вы позвали закусить, — сказал он.
— Хватит, хватит, милейший, — прервал его быстро вошедший в роль актер. — Подкормился, и ступай себе с богом.
Удовлетворенный Константин Сергеевич преувеличенно низко раскланялся с графом и отправился «путешествовать» с тарелкой и вилкой в руках по другим эпизодам-этюдам. Но теперь уже «секрет» этюда был понят актерами, и его встречали всюду «по оценке». Сурмилова и Борзиков встретили его любезно, но сесть с собой за стол не пригласили, а выставили ему «кружку пива» на маленький столик у окна их комнаты.
— Голос-то у вас есть, господин трагик?! — спросил его Борзиков. — Или вы только головой мотать умеете для напущения страха на публику?
— Умри, несчастный! — рявкнул в ответ громовым басам К. С. И откуда у него, действительно, взялся такой оглушительный бас! Борзиков и Сурмилова с изумлением поглядели на него.
— Вы не из дьяконов будете? — спросила его Сурмилова.
— Мы нижегородские звонари будем, — совершенно серьезно отвечал К. С; и еще несколько минут продолжалась беседа этих персонажей.
Свой завтрак-обход Константин Сергеевич закончил у Синичкина.
— Гурыч! Друг мой старинный! Здравствуй! — приветствовал Станиславский Синичкина, входя в его «номер» и широко раскрыв объятья.
— Громобоев, дружище, откуда, брат? — не растерялся наш Синичкин — Титушин. И оба принялись лобызать друг друга по старинному обычаю.
— А это кто? Диана? Талия? Венера? — преувеличенно восторженно воззрился К. С. на Лизу.
— Не узнаешь ребенка, которого ты нянчил в колыбели, — в столь же напыщенном тоне продекламировал Синичкин.
— Она! Она! Приди в мои объятия, прелестное дитя! — не отставал от него К. С.
— Обними его, Лизанька! На груди его ты найдешь приют от бурь и невзгод. Это мой верный, старый друг! — продолжал импровизировать Синичкин.
Лиза — Бендина смущенно здоровалась с Константином Сергеевичем, тот ее тщательно разглядывал, восхищался ею. Неожиданно он обратился к ней со строчками текста из «Льва Гурыча»:
О ты, дочь нежная преступного отца! Опора слабая несчастного…«…Глупца», — добавил вслух, как и полагалось по пьесе, присутствовавший все время при этой встрече Ветринский. Константин Сергеевич немедленно подхватил вызов.
— А это кто? — грозно насупив брови, спросил он, указывая на князя Ветринского.
Синичкин. Говорит,
К. С. Ангажировать! В Харьков! Никогда! Наша дочь (подчеркивает эти слова Константин Сергеевич) увидит первый свет рампы только в Москве! Только Москва достойна лицезреть этот бриллиант!
Синичкин (с сомнением). Там ведь, друг мой, свои бриллианты есть…
К. С. (перебивая с пафосом). Поддельные, фальшивые осколки!
Ветринский (вступая в спор). Вы, почтеннейший, ошибаетесь. Этой девице в Москве ходу не дадут. Если уж делать ей карьер, так лучше в каком-нибудь частном театре. У нас в губернии есть неплохие театры у некоторых помещиков. Я могу отвезти Лизу к моему другу, князю Ветринскому, у него отличный кордебалет…
Лиза (возмущенно). Меня в кордебалет?!
Синичкин (так же). Ее в кордебалет!!!
К. С. Эту невинность в кордебалет!
Константин Сергеевич делает знак оркестру, показывая на пальцах цифру «2», и в нашу репетицию вступает музыка — очаровательное музыкальное сопровождение, неотъемлемая часть старого русского водевиля.
ИСКУССТВО КУПЛЕТА
Переждав два такта музыкального вступления, во время которого К. С. принимает позу грозного защитника Лизы, он уже на музыке говорит еще одну строку прозы:
— Да знаете ли вы, милостивый государь, что это за талант!
И с совершенной музыкальной точностью переходит на первые слова куплета, который он начинает с речитатива:
Она повыше Малатковской; Ей, с позволения сказать, Не харьковский театр — московский Судьба судила украшать…Константин Сергеевич произносит эти строчки (и последующие) с такой безукоризненной музыкальностью, с такой верой в их наивный смысл, так серьезно его отеческое чувство гордости за Лизу Синичкину, так мягко подпевает он окончание первых трех строк и так чудесно поет последнюю, четвертую строчку куплета, что все присутствующие ему аплодируют, забыв о своих этюдах и «образах». Однако аплодисменты ни на секунду не заставляют самого Станиславского «выйти из роли». С невозмутимым серьезом, с еще большей силой и чувством он в той же манере, точно следуя мелодии и ритму несложного мотива, произносит и следующие стихи куплета:
…Ей стоит только поучиться, Я вам ручаюсь головой: Она на сцене отличится Не хуже Репиной самой!И весь образ старика-отца, неудачника на сцене и в жизни, но влюбленного в свою дочь, верящего в ее талант, предугадывающего ее судьбу, выразил гений Станиславского-актера в этих четырех коротких строчках.
Тут же он бросил, как всегда, как бы «в сторону», Лизе и Синичкину: «Давайте теперь вместе», и сделал новый знак оркестру: следующий номер!