Резидент Галактики
Шрифт:
Гравитоны – мельчайшие частицы и одновременно волны, которые свойственны всему сущему во Вселенной. В ничтожных объемах их может быть заключено колоссальное количество. Сочетаясь, они образуют поля. Должным образом закодированные, они могут менять структуру веществ, подчинять ее себе.
Установка, вживленная в Бабаева, подчиняясь биоэлектрическим сигналам мозга, испускала направленные потоки гравитонов. Тело резидента было лишь придатком сызмальства измененного и приспособленного к установке мозга, мозг был придатком установки, а та, в свою очередь, была придатком целой системы слежения за развитием человеческой цивилизации. Вот что значило – быть вещью.
Пучки гравитонов испугано метались от бельевой веревки к балкону, от него – к половику,
Человек приподнялся, с трудом добрался до дивана, упал в его жесткое, скрипучее лоно и застонал, всхлипывая, глотая слезы, кусая губы от отчаяния.
Человек, который был чем-то…
II. Что-то и кто-то
Утром следующего дня, когда Руслан Тимурович, как всегда, к восьми утра явился на работу, его вызвал к себе начальник отдела кадров Александр Павлович Павелецкий, человек с круглым, гладким лицом и вкрадчивыми манерами, отзывавшийся на броское и экзотическое прозвище «Сан-Паулыч». Усадив Бабаева на стул, он тщательно прикрыл за ним дверь и сел напротив него, сложив белые пухлые руки ни округлом брюшке. На лице его играла кроткая и в то же время снисходительная улыбка. От его ласкового, участливого взора Руслан Тимурович отчего-то покраснел и потупил взор.
– Ну-с, – негромко сказал Сан-Паулыч, – сами увольняться будем или как-с?..
– П-простите, – запинаясь, пробормотал Бабаев, – но я… не понимаю…
На его вопросительный взор Сан-Паулыч развел руки и возвел очи горе с видом безграничного сожаления.
– Имеем указания, – пояснил он. – Так что ты подмахнул бы заявленьице подобру-поздорову. А то ведь сам знаешь, какие они… Им недолго и статеечку привесить.
И напомнил «бабушке» о допущенном им полгода назад опоздании на работу. Случилось это по вине опоздавшей электрички, однако тогда из толпы, текущей по проходной, директор избрал именно Бабаева для «выпуска паров» и клял его битых полчаса, а потом, рассвирепев от робкого возражения, влепил выговор и лишил премии. Сан-Паулыч был абсолютно согласен, что все это, конечно, дико, чудовищно, несправедливо, но всё равно, опоздание осталось опозданием. На служебном языке этот проступок именовался «нарушением трудовой и производственной дисциплины». В наказание за это администрация имела право послать нарушителя мести улицу и копать канаву, или уволить его по статье, с которой его не примут даже в ассенизаторы. Мимоходом показал даже решение профсоюзного комитета, который не возражал по поводу любого из этих решений. Но, подчеркнул он, наш директор, жалея тебя, готов согласиться на увольнение по собственному желанию.
Бабаев улыбнулся. Милосердия в директорском решении было немного. Скорее всего, он просто решил подстраховаться против возможного жалобщика, тем более располагающего немалыми аргументами по поводу его махинаций. Как по мановению волшебной палочки, на свет появился бланк заявления с размашистым директорской резолюцией. Его оставалось только подписать. Что Бабаев и сделал.
В отделе ему сочувствовали, но не советовали связываться с судом. Что ни говори, а именно Низамов отделал здание суда плиткой, мраморной крошкой, пластиковыми панелями, алюминиевыми дверями и окнами. Он был предусмотрительным человеком и подстраховывал себя на всех уровнях.
Попрощавшись с девочками и своей начальницей, Бабаев сложил в портфель свои книги и справочники по экономике и планированию и вышел из отдела, чтобы уж больше в него не возвращаться. В кассе его уже ждали расчетные деньги, премия и даже тринадцатая зарплата. К одиннадцати часам утра он покинул завод. Его согревала лишь мысль о том, что раз уж для него наступила новая жизнь, то и трудовую деятельность пора начинать по-новому.
Очень непривычно для него было средь бела дня, вместо того, чтобы сидеть за своим видавшем виды, покарябанным столом, вдыхать свежий утренний воздух, ароматы свежеполитых клумб, с каким-то новым чувством озирать пробуждающуюся природу, слушать пение птичек и тарахтенье газонокосилок.
Сидя на лавочке, он прислонился к фонарному столбу.
Это был совершенно новый железный столб. Он мог простоять века, если бы был достаточно глубоко вкопан. Кроме того, он был выкрашен. Его сладко щекотала мысль, что часть своей краски он оставит на плаще сутулого человечка, имевшего неосторожность к нему прислониться. А кроме того, он сурово и непреклонно исполнял свое главное предназначение. Он нес миру свет. Правда, ночью свет почему-то не зажигался, зато днем горел в полную силу.
Источником света служила большая, продолговатая, сиреневая лампа.
Лампа также была очень молодой. Ей отроду не было и нескольких месяцев. Но с самого дня рождения она была неизлечимо больна. Выпущена она была в конце квартала, стекло для нее варили с грубейшими нарушениями технологии, стенки изобиловали микроскопическими трещинками и кавернами, которые с пугающей неизбежностью пропускали воздух и выпускали драгоценный инертный газ. Спираль ее из последних сил испускала фотоны, но вместе с ними теряла и драгоценные электроны из своей хрупкой вольфрамовой оболочки. Неожиданно в цепи скакнуло напряжение – и лампа лопнула, брызнув осколками на шляпу скорчившегося внизу человека…
На какие-то доли секунды Руслан удержался в усике, торчавшем из цоколя. Но усик быстро остывал на свежем прохладном вет… (но-но, никакого ветра! Это же Массив!) И облачко гравитонов переместилось в длинный гудящий провод.
Провод протянулся на многие километры. Тяжелыми узлами оплетал он фарфоровые изоляторы, тщетно пытался согнать садившихся на него голубей и всем своим многожильным телом ощущал мощный поток мчавшегося по нему электричества…
В первые наносекунды Руслан растерялся и даже не осознал, что с ним, собственно, произошло. Его сознание оказалось раздробленным на мириады частиц, которые хаотически неслись куда-то, подталкивая и опрокидывая друг друга, сталкивались, поворачивали назад и снова устремлялись вперед. Он совершенно потерялся, растворился в этом безграничном Массиве, и лишь ничтожная часть его полей беспомощно призывала к спасению, несясь с околосветовой скоростью по проводникам. Совершив несколько тысяч бешено-стремительных витков по городу, осветив окрестные села и фермы, крутнув сотни станочных валов и звякнув в трамваях, то, что оставалось от Руслана, вошло в радиопередатчик, произвело полезную работу и вылетело в пространство с потоком электромагнитных волн.
На этом деятельность новоявленного Руслана можно было бы считать оконченной, если бы несколько квантов его существа не уловил пролетавший над городом спутник.
Резиденту потребовалось несколько долгих часов, чтобы осознать себя в новом качестве, собрать растерянные силы, согреться в лучах Солнца, впитав энергию через зеркальные плоскости батарей, отведать высококалорийного питания от портативного атомного реактора, проникнуть в самые отдаленные участки своего нового тела и наконец полностью ощутить себя спутником.
Это был хороший, даже роскошный спутник, выведенный на орбиту полтора месяца назад. Он мог вращаться еще десятки лет, самостоятельно корректируя орбиту. Он стоил миллионы долларов и был горд этим. Уверенно и методично пролетал он над планетой, пристально вглядываясь в ее ландшафт. Великолепно работали все его системы, компьютер четко отрабатывал изображение, лазерный фотоаппарат уверенно фиксировал, снимал и передавал в Центр всю интересующую информацию.
В компьютер поступил приказ немного снизиться и особенно тщательно сфотографировать указанный квадрат. Да ради бога! Дальность не помеха. Такую аппаратуру, как у него, только поискать. И спутник принялся фотографировать большое зеленое поле, и летчиков, прогуливавшихся у командного пункта (он мог сосчитать даже звездочки на их погонах), и самолеты, серо-бурые громадины с красными звездами на крыльях, которые тяжело выруливали на взлетные полосы…