Ричард Длинные Руки – гроссфюрст
Шрифт:
Я присвистнул.
— Нехилый объем информации! Правда, в основном, мусор, но можно отловить что-то и весьма. Даже зело. Наверное, можно.
Она опустила руку в воду, я видел, как шевелила там пальцами. Пес подошел и тоже смотрел очень внимательно. Она засмеялась, что-то ухватила и бросила на берег. Пес поймал на лету и с довольным урчанием лег, зажав в лапах крупную толстую рыбу с выпученными глазами.
— Спасибо, — сказал я, — от его имени.
— Пожалуйста, — ответила она. — А тебя какой голод мучит? Не тот ли, что всех мужчин в дороге?
— Я справляюсь, —
Она сделала большие глаза.
— Зачем?
— Тебе не понять, — сказал я с достоинством. — Я христианин! Мы должны преодолевать соблазны.
— Зачем? — повторила она в недоумении. — Не лучше ли поддаться? Соблазн сразу перестанет мучить…
— Тоже вариант, — признал я. — Хотя это же и отговорка. Хи-и-итрая! Мы всегда ухитряемся себя оправдывать, интеллект развиваем. И чем мы развитее, тем больше у нас отговорок, и тем изощреннее и убедительнее. Так и наступает век развитого общества, когда все знают, как надо, но поступают, как кому хочется.
Она беспомощно хлопала длинными ресницами.
— Неужели… правда?
— Мы же культурные люди, — сказал я гордо.
Она поднялась выше, уже и дивной формы бедра покинули ручей, мне пришлось задирать голову, чтобы смотреть ей в лицо. Она поняла, опустилась и легла у моих растопыренных ног, ее длинные и стройные конечности остались в воде, я отчетливо видел ягодицы, выступающие над поверхностью, а еще она иногда задирала ноги, показывая, что ступни у нее вполне человеческие.
Ее глаза, слишком прекрасные, чтобы я видел в них мысль, предостерегающий холодок давно исчез, никакой угрозы, а полные губы раздвинулись в чуть-чуть насмешливой и дразнящей улыбке.
— И все-таки ты спешился у моего ручья, — произнесла она, — чтобы утолить свой жар. Так что же тебе мешает… кроме страха?
— Страха? — возмутился я. — Разве что страха раздавить тебя! Ты же вон вся хрупкая, прозрачная… Пленка поверхностного натяжения не так уж, думаю, прочна…
Ее глаза стали темными и загадочными.
— А ты проверь… Если твой страх не мешает… Или мешает что-то еще?
— Я гуманист, — ответил я твердо, — никаких предубеждений перед расовой принадлежностью, религией, вероисповеданием, отправлениями! Я имею в виду, отправления культа! Я, знаешь ли, даже толстых и жирных свиней называю, как истый толераст, людьми с несколько избыточным весом! Идиотов в духе гуманизма я зову людьми с оригинальным складом ума, а дур вообще никак не называю, дуры — это хорошо, это замечательно для упорядоченного и стабильного общества! Если бы не дуры, вообще бы жизни не было…
Она протянула руку и тихонько взяла меня за кисть. Прохладные пальцы показались такими ласковыми и нежными, что я только вздохнул и смотрел, как она поглаживает мою руку, сперва до локтя, потом попробовала дотянуться выше, но не получилось, я хотел помочь вылезти из воды, однако она покачала головой:
— Нет…
— Что, не можешь из воды?
— Не могу, — шепнула она, — покидать свою реку.
— А если, — спросил я, — кто-то попытается тебя вытащить силой? Ты… умрешь?
Она снова покачала головой.
— Уже пытались. Не раз.
— И что?
Она ответила тихо:
— А ты пробовал вытащить на берег… реку?
Холодок прокатился по моей шкуре, спинной мозг запоздало сообразил, с какой мощью имею дело, но спинной всегда умный потом, на лестнице, так и сейчас уже запоздало понимаю, но уже не могу отказаться и попятиться, сам сполз на заднице по траве.
Вода поднялась до колен, ундина легла мне на грудь, прохладная и нежная. Я осторожно трогал ее всю, ощущение такое, что нет и не может быть костей, везде прозрачная вода, каким-то образом удерживаемая в такой форме. Могу воткнуть пальцы так, что почти протыкаю насквозь, однако там все возвращается на место, едва прекращаю нажим.
Она подняла голову и посмотрела мне в лицо долгим взглядом. Я наклонился к ее губам, она тихо поцеловала меня. Мое сердце застучало еще чаще, прикосновение было чистым, прохладным и сладостным, словно поцеловал ребенок.
— Ты горячий, — прошептала она. — А мне так же сладостен твой жар смертного существа…
— Как и мне твоя прохлада, — шепнул я.
Она обхватила меня нежными мягкими руками, опустила голову на грудь, где мое сердце стучит часто и сильно, подбрасывая ее голову короткими толчками.
— Как хорошо, — шепнула она.
— Ладно, — сказал я тоже тихо, — один раз не в счет… А за прошлые уже покаялся.
Она не шевелилась, прислушиваясь к тому, что происходит с моим телом, а я перестал сдерживать свое язычество, надо же быть толерантным, обнял ее, сдавил, и дыхание мое пошло чаще и жарче.
Бобик сожрал рыбину, сам поймал еще с полдюжины, даже коня старался накормить, но тот брезгливо фыркал и отворачивался.
Мы с ундиной лежали, не расцепляя объятий. Я старался не опускать взгляд ниже ее пояса, прекрасное тело да останется таким же прозрачным и незамутненным, как и в тот момент, когда она поднялась из воды.
Она приподняла голову и снова посмотрела в меня из-под приспущенных зеленых ресниц тихо и загадочно. На полных и еще более вздутых и покусанных губах проступила слабая улыбка.
— О чем ты думаешь?
Голос ее звучал нежно, но я услышал в нем печальную нотку.
— Что успею туда-обратно, — ответил я. — А к вечеру буду в стольном городе. Конь мой быстр, а меня сжигает злое нетерпение.
Я услышал тихий глубокий вздох.
— Да, конечно, герои должны идти дальше.
— Что делать, — ответил я с неловкостью.
— Такова ваша суть?
— Видимо, — ответил я. — Прости…
Она отодвинулась от меня, огромные прекрасные глаза влажно блестят, руки опустила мне на грудь, я замер, отдаваясь этому нежнейшему прикосновение пальцев.
— Иди, — произнесла она наконец с болью в голосе. — Иди… и не оглядывайся! Иначе… иначе я умру.
Оглянуться меня подмывало, раз она такая могучая, надо было попросить насчет реки, вряд ли ей трудно сделать ее непроходимой если не везде, то хотя бы в том месте, где будет форсировать вброд войско Гиллеберда.