Ричард Длинные Руки – паладин Господа
Шрифт:
Череп разогрелся, на лбу выступила испарина. Этот барельеф не создать простой чеканкой! Такой щит можно изготовить одним ударом тысячетонного электрического молота. Кладешь в форму раскаленную металлическую пластину нужного размера, включаешь агрегат, молот лупит с такой силой, что вздрагивает фабричный фундамент, поднимается к потолку, а ты вынимаешь клещами уже не прямоугольную багровую пластину, а выпуклый треугольный щит, где все лишнее обрезано, тончайший и замысловатейший узор выдавлен… Тысяча ударов по тысяче заготовок, и вот уже тысяча одинаково вооруженных воинов.
Гендельсон все еще рассматривал
– Сэр Ричард!.. Я никогда бы не поверил…
– Я тоже, – ответил я.
– А вы что нашли?
– Сперва вы, – предложил я любезно.
Он попытался встать с колен, не сумел, охнул и повалился набок. Поморщившись, сел, помотал головой с ошалелыми глазами.
– Это рыцарь из братства Серых Ангелов!
– Ого, – сказал я, потом добавил: – А что это?
Гендельсон не удивился, значит, я не так уж и опростоволосился, а то ссылаться, что я из диких Срединных Королевств, осточертело.
– Серые Ангелы – это… Как вы знаете, сэр Ричард, когда Господь Бог создал человека и пестовал его, то ангелы возревновали и возроптали. Они, существа из огня и мысли, должны были преклонить колени перед существом из глины, которого Господь Бог нарек царем вселенной!.. Они всячески старались очернить человека перед светлым ликом Господа, и тогда Господь сказал: если вы думаете, что на земле такой уж рай, сходите туда сами в человечьей шкуре и убедитесь, что жить там непросто и человеком быть трудно. Потому и грешит… время от времени.
Я сказал с интересом:
– Очень разумный подход. Не ожидал от Господа Бога.
– Двести ангелов под предводительством самого светлого и умного, зовомого Азазелем, спустились на гору Хермон и начали жить среди людей, дабы проверить, трудно ли быть человеком. Увы, вместе с плотью они получили и ту гнилость, что есть и в глине, и в каждом из нас. Еще не зная об этом, вступали в браки с земными женщинами, у них рождались дети, что вырастали великанами. Сами ангелы старательно учили людей искусствам и наукам. К примеру, Азазель научил прорывать шахты, добывать металлы, драгоценные камни, обучил металлургии, показал, как ковать мечи, щиты, доспехи, строить дома сперва из дерева, а потом из камня…
– Ну-ну, – сказал я, – вот кому обязаны технологическим направлением цивилизации! А могла бы пойти по биологическому пути, как и намечал Господь… Сэр Гендельсон, мне почему-то не по себе вот так на открытой местности. Тут постоянно летают спутники-шпионы с красными крыльями.
Он посмотрел на небо, уперся в землю ладонями в латных рукавицах. Задница поднялась высоко, приглашающе, так и захотелось дать пинка этому жуку-бомбардиру. Я выждал, когда он с треском в костях разогнется.
– Войдем, – предложил он. – В монастыре должна быть нам защита…
– Ага, – сказал я саркастически, – еще?.. Одну защиту мы уже разделали.
Не отвечая, он доковылял к коню рыцаря. Тот равнодушно обнюхивал труп хозяина, Гендельсон поставил ногу в стремя ювелирной работы, но тоже какое-то странно-цельнолитое или скованное одним ударом из одного бруска металла, я с удивлением наблюдал, как грузное тело не сумело подняться на такую высокую ступеньку и начало заползать на коня, цепляясь за седло, ремни, наконец взгромоздилось, и вот в седле уже настоящий рыцарь, гордый и надменный, что значит – благородного происхождения, рожденный повелевать.
– В храм на коне? – поинтересовался я.
– Но тот выехал из храма? – отпарировал Гендельсон.
– Может, у того такой уровень допуска, – предположил я.
– Теперь этот допуск у нас, – сообщил Гендельсон.
Он пустил коня в сторону распахнутых ворот. Я двинулся следом, так удобнее. Пусть бросаются на него. Он, как сказала леди Кантина, а все остальные подтвердили, – мужчина видный. А я лучше издали буду сшибать всех, кто бросится на него, как на чучело.
В большом зале сумрачно, я огляделся в поисках привычных для костела рядов скамеек в два ряда, аналоя и прочих атрибутов католической ветви, но в просторном помещении веяло запустением. Под дальней стеной на возвышении я заметил трон с высокой спинкой. Рядом с троном блестит высокий треугольный щит, видна рукоять меча в истлевших ножнах. В тишине цокот копыт коня Гендельсона раздавался кощунственно громко. Я поглядывал в спину барона – то он без конца шепчет молитвы, то на коне вот так в церковь.
На троне в свободной царственной позе расположился скелет. Огромный, страшный. Одежда истлела, кости торчат толстые, массивные. А у ног скелет поменьше, с длинной вытянутой мордой. У меня стиснулось сердце. Люди мрут, понятно, их не жалко. Они того заслужили. Но бедная собака и здесь не оставила хозяина… Даже сейчас на ее устремленной на хозяина морде осталось выражение безграничной преданности, любви и обожания.
Я стиснул кулаки, в глазах внезапно защипало. Сколько бедная собака плакала у его ног, просила откликнуться, опустить руку, коснуться ее холки? Погладить, приласкать, сказать, что хозяин ее все еще любит? Сколько лежала, уже не в силах от голода сдвинуться с места, поскуливала, просила обратить на нее внимание? И даже сейчас видно, что последний ее угасающий взор был обращен на него, в тщетной надежде, что встанет, сильный и могучий, спасет, он же все всегда мог…
С коня послышался всхлип. Гендельсон сердито вытер слезы.
– Для собак, – проговорил он дрожащим голосом, – мы… бессмертные.
Я спросил грубо:
– У вас что, была собака?
– У меня целая псарня, – ответил он тускло. – Рождались, видели меня у своего лукошка, а когда старели и умирали, я оставался таким же… Это была только моя боль, когда они умирали! Теперь с ужасом думаю о том, что мог бы умереть на глазах собак… Для них это было бы крушением всего мира.
Я стиснул зубы, что-то и у меня в глазах совсем щемит, словно кислота, сказал едко:
– Теперь уж точно собаки вашей смерти не узрят.
– И то хорошо, – ответил он просто.
Я снял латную перчатку и украдкой вытер глаза. У этой придворной сволочи проступила еще одна человеческая черточка. И хотя направлена не на людей, по людским трупам этот гад пройдет и не поморщится, но все же за эти слова я прощу ему полпроцента его подлючеств и свиняшеств. Но, конечно, не больше.
Он осматривался с коня, я обошел трон со всех сторон, услышал за спиной кряхтенье. Гендельсон слез с седла, забросил туда поводья.