Ричард Длинные Руки - паладин Господа
Шрифт:
– Тс-с-с-с!.. – сказал я. – Хрен он пробьет ее шубку, это не доспехи.
– А если в шею?
– Это еще попасть надо, – пробурчал я.
– Да, – согласился он, – шея у нее лебединая.
Мужчина дважды изготавливался для стрельбы, но женщина непрестанно двигалась, а под ним то рыхлая земля, то ли вовсе разлитое масло, он скользил, злился, наконец плюнул на все предосторожности и почти догнал ее. Между ними оставалось не больше двадцати шагов, с этого расстояния…
Не помню, как это у меня получилось, но я сорвал с пояса молот и метнул. Видно, во мне что-то
Молот ударил его в голову. Он рухнул без звука, женщина ничего не заметила, продолжала свое тайное путешествие. Я поймал молот, вытер окровавленную рукоять о плащ Гендельсона, это же по его настоянию испачкал, женщина прошла еще дом и юркнула в приоткрытую калитку.
– Знаете, сэр Гендельсон, – сказал я, – я вообще-то беру свои слова назад.
– Какие?
– Насчет женщин, что сидят дома. Теперь я вижу, что и здесь они не сидят, не сидят…
– Да ладно, – отмахнулся Гендельсон. – Я не помню, когда вы такое говорили. Но у нас в Зорре сидят. Это здесь, где Тьма простерла свои черные крыла, женщины уже и не женщины!
– Или чересчур женщины, – пробормотал я. – Интересно, кого утром обнаружат… Вдруг это выслеживающий ее муж?
– Сэр Ричард, – сказал Гендельсон негодующе, – что вы о каких-то женщинах? Мы ведь идем покупать коней!
Я посмотрел на светлеющее небо, вздохнул.
– Да, самое время. Где этот конезаводчик?
– На постоялом дворе нашего конкурента. Но городок невелик, идти недалеко.
Посреди двора стояли тяжело груженные телеги. Коней выводили из конюшни, задом подавали их между растопыренных оглобель, дальше хомуты, шлея, сонный народ суетится бестолково, покрикивает без необходимости, Гендельсон вертел головой, отыскивая хозяина.
Из отдельной пристройки, высокой, каменной, вышла женщина, что сразу приковала мое внимание. На ней черный плащ из тончайшей ткани, капюшон наброшен на голову. Я успел увидеть прядь золотых волос, но тут же капюшон их скрыл, я видел только бледное лицо, очень красивое, аристократично безупречное, с большими, внимательно глядящими прямо в душу глазами. Я ощутил, что эта женщина одинока, ибо сразу видит насквозь каждого, а это нелегко как ей самой, так и трудно с остальными.
За нею черный конь, на диво стройный, элегантный, какой-то неестественно красивый, словно выточенный из темного дерева лучшими мастерами… Я не сразу уловил, что же еще не так, пока не заметил, что у коня из середины лба торчит рог, длинный острый рог, даже вроде бы закрученный по спирали, длиной почти с полметра, толстый у основания, а на кончике острый, как шило.
– Единорог? – прошептал я.
Гендельсон кивнул.
– Но… – прошептал я громче, – как же можно… у нее наряд вдовы!
– Это и есть вдова, – ответил он. – Черная Вдова.
Плечи мое передернулись, все знаем, что такое черная вдова, однако облик этой женщины совсем не вяжется с обликом убийцы мужчин после коитуса, я переспросил:
– А единорог тогда почему? Он же…
– Да, – ответил Гендельсон. – Но это же Черная Вдова!
– Ага, – пробормотал я, – Черная Вдова… ну и что?
– Вы не знаете, что такое Черная Вдова? – удивился он. – Из каких диких стран вы, милорд, уж простите за откровенность!.. Это же владетельная сеньора Маргарита, что была обещана принцу фон Дейлу. Обряд венчания совершили, но его тут же убили подосланные враги. Она жестоко отомстила, но с той поры не снимает вдовьего наряда. А ее единорог по-прежнему с нею, только теперь он стал черным.
– И что, она его продает?
Гендельсон бросился навстречу высокому худому человеку, тот шел через двор быстрыми шагами, к нему тут же метнулись слуги.
– Уважаемый Занзир, – почти пропел Гендельсон слащавым голосом, – я, как и обещался, явился на этот раз с деньгами!
Занзир оглядел меня исподлобья, явно чувствуя, что я не совсем слуга и что барон привел меня неспроста. Был он не просто высокий, а очень высокий, из-за чего сильно сутулился. Мне понравилось его выразительное лицо, веселое, с такой же веселой злостью в глазах. И в то же время он был весь серый, словно осыпанный пылью, даже лицо и волосы серые, хотя он еще был молод, а седина еще не тронула волосы. Одежда, обувь и плащ – тоже серые, а когда он заговорил, я уже не сомневался, что и голос будет серым, бесцветным.
– Достаточно ли будет тех денег?
– Назови цену, – потребовал Гендельсон.
Дальше был бесстыдный торг с обеих сторон, от которого оба, казалось, получали немалое удовольствие. Гендельсону бы жить в мое время, а я, стыдно признаться, чувствовал к их торгу нескрываемое презрение, будто и впрямь рожденный в этом времени, да еще и в знатной богатой семье, где к деньгам учили относиться свысока.
Возвращались мы к своему постоялому двору на двух великолепнейших конях, а за нами шло еще по коню, куда погрузили необходимые в дороге припасы. Гендельсон остановился возле одной лавки, еще закрытой, на дверях огромный замок, постучал, не слезая с коня, потом все-таки слез, начал колотиться, словно пьяный в двери трансформаторной будки.
– Что там? – спросил я нетерпеливо.
– Здесь кое-что для дороги, – объяснил он. – Я еще вчера присмотрел…
Он оборвал себя на полуслове, глаза медленно стекленели. Щеки обрели желтый цвет, а нижняя челюсть отвисла. Опомнившись, Гендельсон подхватил ее с такой поспешностью, что зубы лязгнули, как стальной капкан на медведя.
Схватился руками за сердце, я уж подумал насчет кондрашки, но Гендельсон выхватил крест и с такой силой прижал к груди, что металлический панцирь заскрежетал.
– Что случилось? – спросил я с тревогой. Мои пальцы уже привычно опустились на рукоять молота. Я огляделся. Нигде никакого чудовища, дракона, вампира, дьявола, чистое утро, уже поднимается солнце, свет такой ласковый для нас и губительный для вампиров, зеленая травка вдоль домов. Впереди показалась молодая девушка, идет вприпрыжку, донесся ее тоненький голосок, что-то напевает беззаботное. Солнце весело играет ее рыжими волосами цвета осенних листьев.
– Сатана! – прохрипел Гендельсон. – Сатана!