Рилла из Инглсайда
Шрифт:
— Рилла-моя-Рилла, о чем ты думаешь?
— Все так изменилось, Уолтер, — сказала Рилла печально. — Даже ты… ты изменился. Неделю назад мы все были так счастливы… а… а теперь я просто не понимаю, что со мной. Я в растерянности.
Уолтер сел на соседний камень и взял в ладони умоляюще протянутую к нему руку Риллы.
— Боюсь, Рилла, нашему старому миру пришел конец. Мы должны мужественно взглянуть в лицо этому факту.
— Это так ужасно, когда думаешь о Джеме, — жалобно произнесла Рилла. — Иногда я ненадолго забываю, что на самом деле означает его отъезд, и чувствую волнение и гордость… а потом осознание опасности возвращается ко мне, как ледяной ветер.
— Я завидую Джему! — сказал Уолтер мрачно.
— Завидуешь Джему! Ох, Уолтер, ты… тыже не хочешь
— Нет, — сказал Уолтер, глядя прямо перед собой в изумрудные просеки долины, — нет, не хочу. В этом вся беда. Рилла, я боюсьидти на войну. Я трус.
— Нет, ты не трус! — гневно воскликнула Рилла. — Да любому было бы страшно! Ведь ты мог бы… ну, мог бы погибнуть!
— Этоменя не испугало бы, если бы можно было погибнуть без страданий, — пробормотал Уолтер. — Думаю, что я боюсь не самой смерти… я боюсь боли, которую, возможно, придется испытать перед смертью… Было бы не так ужасно умереть и покончить со всем этим… но лежать и умирать! Рилла, я всегда боялся боли… ты это знаешь. Я не могу ничего с этим поделать… я содрогаюсь при мысли, что буду искалечен… или ослепну. Рилла, этамысль для меня невыносима. Ослепнуть… никогда больше не увидеть красоты этого мира… залитого лунным светом мыса Четырех Ветров… звезд, мигающих сквозь верхушки елей… тумана над заливом. Я должен пойти на войну… я должен хотетьпойти… но я не хочу… мне ненавистна мысль об этом… и мне стыдно… стыдно.
— Но Уолтер, ты все равно не могбы пойти, — сказала Рилла сочувственно. Ей вдруг стало невыносимо страшно, что Уолтер все-таки пойдет на войну. — Ты еще не окреп после болезни.
— Окреп. Весь последний месяц я чувствую, что здоров, как прежде. Я прошел бы любой медицинский осмотр и был бы признан годным к службе… я это знаю. Все убеждены, что я еще недостаточно окреп… а я прячусь за это общее убеждение. Я… мне следовало бы быть девочкой! — заключил Уолтер в порыве горького отчаяния.
— Даже если бы здоровье позволяло, тебе не следовало бы идти в армию, — всхлипнула Рилла. — Что стало бы с мамой? Она и так убивается из-за Джема. Если вы оба пойдете на фронт, это убьет ее.
— О, я не иду… не беспокойся. Говорю тебе, я боюсь идти… боюсь. Сам с собой я говорю без обиняков. Признаться даже тебе, Рилла, — большое облегчение для меня. Я не признался бы в своей слабости никому другому… Нэн и Ди стали бы презирать меня. Но я ненавижу все это — ужас, боль, уродство. Война это не щеголеватая военная форма, не строевой шаг на параде… все, что я читал в старых книгах о войне, не дает мне покоя. Я лежу по ночам без сна и вижуто, что происходит… вижу кровь, грязь и страдания. И штыковую атаку! Если бы я даже сумел вынести остальное, такогомне никогдане вынести. Меня тошнит, как подумаю об этом… больше тошнит при мысли о том, что придется нанести удар, чем о том, что его нанесут тебе… при мысли о том, что надо будет воткнуть штык в другого человека. — Лицо Уолтера исказилось, он содрогнулся. — Мне в голову все время приходят такие мысли… а Джем и Джерри, как мне кажется, никогда ни о чем таком не думают. Они смеются и говорят о том, как «перестреляют гуннов» [22] ! Но я с ума схожу, когда вижу их в военной форме. А онидумают, что я раздражителен из-за того, что здоровье не позволяет мне пойти на войну вместе с ними. — Уолтер с горечью рассмеялся. — Не очень-то приятно чувствоватьсебя трусом.
22
«Гунн» — презрительное название немца в период Первой мировой войны (аналогично русскому «фриц» в период Великой Отечественной войны).
Рилла обняла его и прижалась головой к его плечу. Она была так рада, что он не
— Разве ты не презираешь меня, Рилла-моя-Рилла? — спросил Уолтер печально.
Почему-то ему было больно при мысли о том, что Рилла, возможно, презирает его… так же больно, как если бы на ее месте была Ди. Он вдруг осознал, как глубоко любит эту обожающую его маленькую сестру, с ее умоляющими глазами и нежным, озабоченным девичьим лицом.
— Нет, я не презираю. Что ты, Уолтер! Сотни людей испытывают те же чувства, что и ты! Ты же помнишь то стихотворение Шекспира из хрестоматии для пятого класса… «Не тот храбрец, кому неведом страх»…
— Помню… но там дальше сказано: «Но тот, чья благородная душа свой страх и трепет подавляет» [23] . Я не подавляю… Мы не можем приукрасить истину, Рилла. Я трус.
— Нет, ты не трус! Вспомни, как ты однажды подрался с Дэном Ризом.
23
Цитата из стихотворения английской поэтессы Джоанны Бейли (1762–1851).
— Один прилив храбрости за всю жизнь — этого недостаточно.
— Уолтер, я однажды слышала, как папа сказал, что источники твоих проблем — чувствительная натура и живое воображение. Ты заранее переживаешьто, что еще не произошло в действительности… переживаешь, когда ты совсем один, когда нет ничего, что помогло бы тебе вынести страдание… или уменьшитьего остроту. Тут нечего стыдиться. Когда вы с Джемом два года назад жгли траву на песчаных дюнах и оба обожгли руки, Джем гораздо больше ныл из-за боли, чем ты. А что касается этой отвратительной войны, так и без тебя найдется полно желающих принять в ней участие. Она не затянется надолго.
— Хотел бы в это верить. Ну, скоро ужин, Рилла. Беги домой. Я не хочу ужинать.
— Я тоже. Мне кусок в горло не пойдет. Позволь мне остаться здесь с тобой, Уолтер. Это такое утешение — поговорить с кем-нибудь. Все остальные думают, что я еще слишком мала, чтобы что-то понимать.
И они сидели вдвоем в так хорошо знакомой долине, пока свет первой вечерней звезды не пробился сквозь бледно-серое, полупрозрачное облако над кленовой рощей и душистая, росистая темнота не заполнила их маленькую лесистую лощинку. Это был один из вечеров, воспоминание о котором Рилле предстояло хранить, как сокровище, всю жизнь… вечер, когда Уолтер впервые заговорил с ней так, словно видел в ней женщину, а не ребенка. Они утешали и поддерживали друг друга. Уолтер чувствовал — по меньшей мере в этот час, — что бояться ужасов войны не столь уж позорно, а Рилла была рада, что именно ей рассказал он о своей внутренней борьбе… и что она может посочувствовать ему и ободрить его. Кто-то все же нуждался в ней.
Когда они вернулись в Инглсайд, на крыльце сидели гости — Джон Мередит и Норман Дуглас, каждый со своей женой. Присутствовала и кузина София; она сидела в сторонке рядом с Сюзан. Миссис Блайт, Нэн и Ди не было дома, но доктор Блайт вышел к гостям, так же как и Доктор Джекилл, который уселся на верхней ступеньке во всем великолепии своего золотистого одеяния. И все они, разумеется, говорили о войне — кроме Доктора Джекилла, который помалкивал и имел такой презрительный вид, какой может иметь только кот. Если два человека встречались случайно в те дни, они говорили только о войне; а старый Сэнди, по прозвищу Горец, из Харбор-Хед говорил о ней и тогда, когда оставался один, и осыпал германского кайзера проклятиями, которые можно было слышать, еще только приближаясь к его ферме. Уолтер незаметно ушел, не желая видеть никого и не желая, чтобы видели его, но Рилла села на нижней ступеньке, возле которой была такой росистой и пряной садовая мята. Вечер был очень тихим; Глен лежал в тусклом золоте угасающего заката. Она чувствовала себя счастливее, чем на протяжении всей этой ужасной минувшей недели. Ее больше не преследовал страх, что Уолтер пойдет на войну.