Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря
Шрифт:
– Твоя мать что-то подозревает, но никому не скажет. Сестры ничего не заметили. Они расстроены твоим сегодняшним провалом, хотя и рады, что судьи выбрали тебя, несмотря ни на что. Думаю, дядя тоже не догадался: Котта тебя недооценивает. Как и судьи.
Цезарь внимательно прислушивался к ее словам. Корнелия все подметила. Он всегда считал свою жену умной, но не переставал поражаться ее проницательности.
Корнелия заговорила снова:
– Ты можешь их удивить, и ты их удивишь. Они ожидают слабой речи, но все будет по-другому. Я знаю, ты хорошо подготовился, и знаю, что им станет не по себе. Это меня тревожит, потому что… – Корнелия умолкла и еще теснее
Она едва заметно покачала головой, но, зная жену как свои пять пальцев, Цезарь уловил это движение и понял, что оно значит.
– Потому что страх заставит их снова вынести тебе смертный приговор, – сама объяснила она. – Но на этот раз приговор вынесут втайне и без законных оснований: поручат кому-нибудь из наемных убийц зарезать тебя на темной улице.
Цезарь задумался.
Они лежали, слушая, как бьются их сердца, и долго хранили молчание, которое обоим показалось кратким.
Цезарь несколько раз моргнул. Лабиен говорил правду: все, кто пытался что-либо изменить, были мертвы. Любой иск против сенатора-оптимата приводил к кровавой развязке для обвинителя, выполнявшего свою работу на совесть. Долабелла был представителем старого мира, где горстка богатейших сенаторов держала в своих лапах все и вся, помыкая обедневшим плебсом, притесняя не имевших римского гражданства италийцев, которые больше не были хозяевами своих земель, и провинциалов, бессчетное число раз убеждавшихся в том, что римские суды не наказывают провинившихся наместников. Но все должно быть иначе. Если Рим желает процветать и в будущем, он должен полностью измениться, а для этого надо навсегда искоренить продажность.
– Ты действительно веришь, что я смогу все исправить и удивить судей?
– Да, – шепнула она так, будто жалела, что обнадежила мужа.
Еще некоторое время оба молчали.
– Как мне услужить своему супругу? – спросила наконец Корнелия, пытаясь отвлечь Цезаря, чтобы он перестал размышлять о том, как удивить своих противников: она считала, что победа на суде грозит опасностью. Больше всего ей хотелось, чтобы муж проиграл дело. Это было залогом спасения.
– Может, хочешь еще разок?
– Хочу, – подтвердила она, задвинув поглубже мысли о том, что лучше для мужа – выиграть или проиграть дело.
Цезарь принялся гладить Корнелию, начав с ног. Он не спешил. Ощущать пальцами ее нежную кожу доставляло ему огромное наслаждение. Его рука поднялась выше. Корнелия закрыла глаза. Цезарь ласкал жену, улыбаясь, но Корнелия не замечала его улыбки. Он перешел к бедрам. Нет, он не был скверным оратором. Корнелия говорила правду: он притворялся. И он достиг своей цели: его кандидатуру одобрил продажный суд, который искал худшего из возможных обвинителей. Цезарь снова вспомнил слова, сказанные Марием много лет назад в таверне, после драки на Марсовом поле: «Ты можешь притворяться трусом и не быть им, можешь притворяться бестолковым и не быть им. Важно одно: окончательная победа. Пусть тебя называют трусом. Не вступай в бой, пока не будешь уверен в победе. Впоследствии будут помнить только одно: кто победил. Все, что было раньше, стирается из памяти. Запомни, мальчик, и больше не лезь в драку, если не можешь победить».
Он последовал дядиному совету, и у него получилось. Он лишь прикидывался слабым.
Его пальцы проникли между ног Корнелии. Та вздрогнула, не шевельнувшись, – и впустила его руку. Преданная, уверенная, влюбленная.
Цезарь помнил слова Мария и готов был поступать
Детородный орган Цезаря поднялся. Корнелия дышала тяжело и прерывисто.
Есть и другие, более срочные дела.
Цезарь осторожно забрался на прекрасное тело супруги.
Две рабыни лежали у его ног. Покорные, неподвижные. Они боялись, что хозяин проснется и снова начнет пороть их хлыстом. Уже с давних пор их господин получал удовольствие только таким способом. У одной девушки кровоточила спина, но она сдерживала стоны.
Огромный живот Долабеллы вздымался горой. Он не спал, он просто решил отдышаться. Двигаться с возрастом становилось все тяжелее. Даже удары плетью утомляли его. Но он был счастлив. Divinatio прошла замечательно. По крайней мере, на первый взгляд. Его защитники порвут в лоскуты этого дурачка Юлия Цезаря. Но что делать с дерзким племянником Гая Мария после суда? Возможно, желание Суллы убрать его наконец-то исполнится.
Он улыбнулся. Эта мысль ему нравилась.
Внезапно в голову закралось сомнение: вдруг неоднократные предупреждения Суллы насчет того, что молодой Юлий Цезарь опасен, окажутся верными? Этот мальчик выглядел в базилике таким неопытным, но в прошлом он много раз проявлял недюжинную отвагу. Нет, по правде сказать, Долабеллу вовсе не успокаивал исход divinatio. Он чувствовал себя неуютно. Нужно было выпустить пар. Как-нибудь разрядиться.
Он приподнялся.
Рабыни затрепетали.
Юлий Цезарь склоняется над женой, задыхаясь от наслаждения. Корнелия крепко обнимает его, чувствуя, как он взрывается внутри ее, хочет что-то сказать ему на ухо, но высшее наслаждение захлестывает и ее, на несколько мгновений она немеет. Отдышавшись, крепко прижавшись к мужу, не разжимая объятий, она наконец произносит:
– Уверена, тебе нет равных – и во мне, и в базилике. Ты лучший.
Медленно, очень осторожно, чтобы не сделать ей больно, он выходит из нее и снова ложится на спину. Закрывает глаза.
Любовная схватка окончена, оба дышат уже ровнее. Скоро начнется prima vigilia, первая стража. Ночь окутывает их. Тьма опускается на огромный Рим, рабы в коридоре зажигают факелы, тени дрожат в свете пламени. Никто из рабов не осмеливается войти в спальню хозяев.
Внезапно Цезарь открывает глаза.
– Конечно! Во имя Юпитера! – восклицает он шепотом, будто не желает делиться своим открытием ни с кем, кроме жены. – Я понял, что хотел сказать Цицерон там, в базилике, и это действительно важно.
Он поворачивается к ней, но Корнелия не отвечает. Она безмятежно спит, утомленная страстью, счастливая в своей разделенной любви. Цезарь улыбается, нежно целует ее в щеку, приподнимается, натягивает простыни на себя и жену, обнимает ее и снова укладывается рядом.
– Я буду защитником, Корнелия, а не обвинителем, – продолжает он шепотом, зная, что она не слышит его, и чувствуя необходимость с ней поделиться. – И это лучший выход. Цицерон умен. Нужно соединить его мысли с советами Гая Мария.