Рим. Прогулки по Вечному городу
Шрифт:
Мне показалось, что даже пыль в Доме весталок соткана из воспоминаний. Ни один религиозный орден в мире не ушел в тень, так мало запятнав себя. Я так и вижу жриц священного огня, проходящих в белых как снег одеждах, столетие за столетием, таинственных, священнодействующих, символизирующих всех женщин, без различий национальности и религии, жриц домашнего очага.
Из-за груды камней послышался голос туриста:
— Что здесь такое? Есть что смотреть?
Другой голос, очевидно, принадлежавший тому, кто сверялся с картой, громко прочитал:
— «Дом весталок». Нет. Смотреть нечего. Так, мусор всякий…
И двое молодых туристов, заглянув на минуту, перелезли через стену и затерялись в развалинах.
Однажды, когда, поднявшись
Но, глядя на круглый храм, я думал не о Ромуле. Я думал об отсутствии дверей на Форуме. А здесь были прекрасные бронзовые двери, с благородной прозеленью, какую увидишь на зеркале, тронутом патиной, или на монете. Пока я восхищался, одна из них медленно открылась. Это было довольно жутко — в таком тихом и пустынном месте увидеть в маленьком храме следы человеческого присутствия. Пока я гадал, кто или что может оттуда появиться, показался пожилой маленький итальянец, один из тех таинственных, очень просто одетых людей, стражей развалин, у которых маленькие домики с красивой лепниной.
Я поднялся по ступеням и сказал ему о том, как восхитили меня двери. Он ответил, что это древние римские двери, которые до сих пор держатся на своих старых петлях. Я было не поверил ему, но он был совершенно убежден, а уж он-то должен был знать. Его звали Джузеппе Протти, и он сообщил мне, что работает на Форуме уже тридцать пять лет, за это время здесь сменилось много археологов. В руке он держал бронзовый римский ключ, похожий на тот, проржавевший, который можно увидеть в Британском музее. Я спросил, не могу ли я открыть дверь, которой, если верить ему, удалось провисеть на своих петлях так долго. Он показал мне, как вставлять ключ в скважину, как после этого надо сильно нажать ладонью, и после нескольких моих неудачных попыток большой бронзовый щит, по крайней мере, в восемнадцать футов высотой, медленно открылся вовнутрь. Увы, сейчас храм — это просто хранилище для мраморных колонн и каменных обломков. Здесь есть где разгуляться кирке и совку. Никогда великолепная дверь не открывалась в более прозаически выглядящее помещение.
Я поднялся вверх по Виа Сакра, мимо места, где, я уверен, Гораций встретил Бора, и дошел до великолепной арки Тита. Если хотите посмотреть, как архитектура мельчает, сравните эту великолепную работу, эти постройки I века с тяжелыми и безжизненными фигурами на арке Септимия Севера, на другом конце Форума, изготовленными два с половиной столетия спустя.
Тит, сын Веспасиана, завершил Иудейскую войну и разрушил храм, построенный Иродом. Иосиф Флавий описывает все это ярко и сильно. Внутри арки, на горельефе, вы можете видеть Тита, триумфально проезжающего по Риму с трофеями своей кампании, в том числе — храмовой утварью, серебряными трубами и золотым семисвечником из разрушенного Иерусалимского храма. Это единственные скульптурные изображения реликвий иудеев, а их дальнейшая судьба покрыта мраком.
Известно, что до разграбления Рима варварами они хранились в храме Мира, который был прекраснейшим музеем Рима, и были одними из немногих экспонатов, переживших пожар 191 года н. э. Считается, что часть иудейских трофеев исчезла во время разграбления Рима готами в 410 году н. э., и об этих вещах больше не слышали. Прокопий, писавший в VI веке, утверждает, что Гензерик и его вандалы, а также берберы и бедуины разграбили Рим в 455 году, и тогда же все, что осталось от сокровищ, погрузили в лодки и переправили в Карфаген. Там, вероятно, сокровища попали в руки Велизарию, который переправил их в Константинополь.
Этому противоречит странная легенда: когда Аларих умер на юге Италии, его подданные повернули в сторону русло реки Бусенто,
У иудеев есть такое древнее суеверие: проходить под аркой Тита — к несчастью. Глядя на группы туристов, гуляющие по Форуму, я часто думал, сохраняется ли оно до сих пор. Но столько людей, судя по всему, евреев, бестрепетно проходили под аркой и столько не менее похожих на евреев, казалось, избегали ее, что я не могу прийти к какому-либо однозначному выводу. Когда я упомянул об этом в разговоре с гидом, он ответил, что примета, безусловно, остается в силе, и он неоднократно замечал, что еврейские группы далеко обходят арку Тита. Что до Колизея, про который известно, что он был построен пленными иудеями, то на этот счет не существует никаких предрассудков.
Когда вы смотрите на статуи цезарей в музеях Рима, вам может прийти в голову мысль, что даже у злодеев вполне приличные лица. Кто поверит, глядя на печальное, достойное лицо Тиберия, что в семьдесят лет этот старый развратник удалился от дел, чтобы предаться все тем же порокам на Капри? Кому придет в голову, что спокойный и даже чувствительный Клавдий был таким законченным негодяем и трусом, как о нем писали? Даже Нерон вовсе не кажется совершенно безмозглым и бесчестным человеком. Какой же вывод мы должны сделать? Это статуи лгут или «Жизнеописания цезарей» — просто собрание злобных политических сплетен? Автор его, Светоний, — странный персонаж, о котором известно очень мало, разве только то, что он родился в царствование Нерона и был весьма осторожным и подозрительным субъектом, который не вписывался в окружавшую его жизнь. Он пытался заниматься юриспруденцией, но отказался от этого занятия, попробовал себя на военном поприще и тоже не преуспел, в конце концов стал секретарем Адриана и исполнял эту должность, пока его не прогнали за непочтительное поведение по отношению к императрице. Кажется, отдохновение он обрел в библиотеке, в целомудренных радостях научных изысканий. Так как у него появился доступ к императорским архивам, имелась и возможность узнать интимнейшие подробности жизни великих. Его, похоже, гораздо больше привлекали их пороки, нежели их достоинства. Как у многих людей, ведущих тихую, уединенную жизнь, у него был нюх на скандалы. К тому же он был первоклассным политическим журналистом и прекрасно владел тонким искусством умолчания.
Думаю, ученые согласятся со мной в том, что восприятие ужасных пороков как невинных чудачеств и проявлений эксцентричности было типично для римской политической пропаганды. Обвинение в преступлении было римским эквивалентом современной карикатуры, и редкий известный человек был вне опасности. Этот дух злобной язвительности держался в Риме до времен Пасквино.
Почти все цезари были запуганными людьми. Очередной цезарь часто приходил к власти, переступив через труп своего предшественника, и очернить мертвого цезаря считалось в порядке вещей. Самой ужасной чертой этой системы (хотя нам, пережившим времена Гитлера и Муссолини, это знакомо) было бессилие когда-то всесильного Сената. Но, даже прекрасно зная и понимая это, трудно поверить, что столетиями выбирать императора было доверено банде головорезов, то есть преторианской гвардии; выбрать, а затем, когда им этого захочется, убить его и выбрать кого-нибудь другого. Будь Сенат достаточно силен, чтобы приструнить преторианцев, когда они убили Калигулу и быстро избрали Клавдия, которого обнаружили за занавеской, история пошла бы по-другому. Но сенаторы не контролировали ситуацию с самого начала, и далее им оставалось лишь исполнить унизительную роль — поздравить кандидата, выбранного дворцовой стражей.