Риторика повседневности. Филологические очерки

...филология родилась по меньшей мере две с половиной тысячи лет назад, а сотрудники александрийского Мусея делали примерно то же, что сейчас делаем мы.

Отчасти это обязывает, отчасти утешает. Филологические изыскания, даже и скромные, уже ввиду своего этимологического словолюбия могут помочь превратить речь — устную и письменную, собственную и чужую — в процесс более занимательный и потому для пытливого ума более приятный, и так доставить сначала исследователю, потом коллегам - филологам, а потом и всем желающим, ежели таковые найдутся, безвредную радость.

Книжка эта состоит из двух разделов. Первый посвящен стилистике речи, в основном устной, а потому —

хотя при желании каждый очерк можно читать по отдельности и не обязательно в том порядке, в каком они здесь опубликованы, — представляет собой все же некое относительно связное единство со своим особым введением и со своей особой библиографией. Второй раздел посвящен анализу нескольких литературных текстов, и составляющие его очерки общим предметом почти не связаны, так что у каждого свои библиографические и иные сноски. Объединяет этот второй раздел проблема соотношения цитаты и сюжета — как сама по себе, так и в своей связи со словесным обслуживанием повседневности, то есть ссылками на классиков, анекдотами о знаменитых людях, расхожими мнениями и прочим подобным, без чего интерпретация литературного текста остается неполной, при том что на исчерпывающую полноту не претендует, разумеется, никакая здравая интерпретация.

Часть очерков в обоих разделах ограничена одним более или менее частным предметом исследования, будь то грамматический род или «Поэма без героя», так что в композиционном отношении это просто статьи или, если угодно, главы. Но некоторые очерки (особенно о социологии и о поэтике жаргона в первом разделе и о биографическом жанре во втором) предлагают анализ более широких проблем. Можно сочинять теоретические работы, пользуясь малым (иногда исчезающе малым) числом примеров, да многие так и делают и подчас вполне успешно, однако для этого автору надо и характер иметь подходящий — хотеть и уметь по уши (а еще лучше с головой) погрузиться в умозрение и туда же утащить за собою читателя. Я этого не умею, а потому люблю, когда иллюстраций побольше, хотя нельзя не признать, что изящество, на которое притязает любая теоретическая работа, от постоянных оглядок на конкретные примеры заметно страдает. Итак, ради компромисса между теоретическим изяществом и фактологической насыщенностью три очерка снабжены добавлениями, в которых немногие факты проанализированы более детально.

В 1921 году самый знаменитый из классических филологов Ульрих фон Виламовиц, выпустил в свет небольшую «Историю филологии», недавно переизданную (U. von Wilamowitz-Moellendorff. Geschichte der Philologie. Stuttgart und Leipzig, 1998). Александрийских филологов Виламовиц называет «нашими коллегами», а самое науку рассматривает как начавшееся от них великое интернациональное движение, — и верно, филология родилась по меньшей мере две с половиной тысячи лет назад, а сотрудники александрийского Мусея делали примерно то же, что сейчас делаем мы. Отчасти это обязывает, отчасти утешает.

Среди филологов никогда не было гениев, изменивших интеллектуальную историю человечества в такой степени, как Дарвин, например, или Эйнштейн, а если какой-нибудь гений вдруг (изредка) по желанию или по необходимости обращался к филологическим предметам, как Аристотель к поэтике или Петрарка к текстологии, результаты его трудов не были гениальными, то есть никак не меняли базисных представлений о мире и даже на словесность влияли в лучшем случае умеренно, а чаще никак: творческие предпочтения литераторов складываются под влиянием собственно литературной традиции, а не филологических изысканий, так что научить писателя писать филолог не может, хоть иные филологи об этом и сожалеют. Зато филологические изыскания, даже и скромные, уже ввиду своего этимологического словолюбия могут помочь превратить речь — устную и письменную, собственную и чужую — в процесс более занимательный и потому для пытливого ума более приятный, и так доставить сначала исследователю, потом коллегам-филологам, а потом и всем желающим, ежели таковые найдутся, безвредную

радость.

Anthologia Palatina: Anth. P. —

Палатинская антология

(собрание греческих эпиграмм

Aristoteles (Aristot.) — Аристотель

Poet.: Poetica — Поэтика

Polit.: Politica — Политика

Rhet.: Rhetorica — Риторик

Cicero (Cic.) — Цицерон

Pro S. Rosc.: Pro Sexto Roscio —

За Секста Росция

Homerus (Hom.) — Гомер

Il.: Ilias — Илиада

Od.: Odyssea — Одиссея

Horatius (Hor.) — Гораций

Carm.: Carmina — Оды

Epist.: Epistulae — Послания

Epod.: Epodes — Эподы

Poet.: Ars Poetica (Ad Pisones) —

Послание к Писонам или Поэтика

Serm.: Sermones — Сатиры

Plutarchus (Plut.) — Плутарх

Alex.: Vita Alexandri — Жизнь Александра

Suetonius (Suet.) — Светоний

Vita Verg.: Vita Vergilli — Жизнь Вергилия

Vergilius (Verg.) — Вергилий

Aen.: Aeneis — Энеида

Ecl.: Eclogae — Эклоги

Когда эта работа приближалась не к концу, разумеется, потому что никакого конца тут быть не может, но все-таки к объему небольшой книжки, для меня было большим утешением прочитать и полученной по сети рецензии Д. Сенсона (David Sansone) на книгу К. Давера «The Evolution of Greek Prose Style» (Oxford, 1997), что «inevitably a book on style will appear in the form of capita selecta, as it is impossible to catalogue exhaustively the elements that characterize of even a single author. Nor is it necessary to do so». Если так, значит, и моя книжка просто не может быть иной, чем есть, и если к ней когда-нибудь добавится что-нибудь еще, принцип capitum selectorum, «избранных глав», неизбежно сохранится.

Тем не менее некоторый смысл в предлагаемой последовательности очерков имеется: «Социология жаргона» и «Поэтика жаргона» посвящены самым общим принципам порождения и функционирования жаргонов, а все прочее — проблемам гораздо более частным, так что первые два очерка лучше читать сначала. Слово жаргон ассоциируется у многих читателей со словарями жаргонов либо, по крайней мере, с какими-то лексикографическими публикациями, однако, хотя некоторые материалы собраны мною самостоятельно, моя задача даже и в конкретных анализах была далека от лексикографической, и, соответственно, материалы мною использовались в основном более или менее классические, то есть легкодоступные, — это должно облегчить проверку и критику результатов. Не была моя задача, и дискуссионной. Под словом риторика понимается в настоящее время и то, что называли уже древние греки и о чем написал свою «Риторику» Аристотель, и то, что называют точно так же некоторые представители направления, именуемого порой постструктуральным, нетрадиционная риторика старше новой на двадцать пять столетий и заслужила, следовательно, право на свое имя, а значит, и у меня есть право не объяснять, почему я пользуюсь этим, а не другим исследовательским инвентарем.