Ривер Уайлд
Шрифт:
И единственное, что спасло постельное белье и подушки — полиэтиленовая пленка, в которую они упакованы. Пусть их немного раздавило, но они все еще пригодны.
Вернувшись, собираю апельсины, смесь для блинов и бекон. Затем осторожно поднимаю пакеты с покупками.
С них капает яичный желток.
«Гадость».
Снова отправляюсь в путь.
Не могу поверить, что водитель так поступил. Не может быть, чтобы он или она хотя бы не видели меня. Вполне справедливо, если меня не было
Но кто бы это ни был, он просто решил меня проигнорировать и проехаться по моим вещам.
Завернув за угол, иду по улице к своему дому.
Я как раз собираюсь свернуть на свою дорожку, когда на подъездной дорожке моего сердитого соседа замечаю грузовик.
Грузовик, который только что проехался по моим вещам.
Я уверена, что это тот грузовик, потому что он был синего цвета, с большими серебряными буквами «Форд» на передней решетке — точно такой же грузовик сейчас стоит на его подъездной дорожке.
«Это был он!
О, мой бог! Этот парень... он... ну, он абсолютнейший паршивец!»
И как раз в тот момент, когда думаю об этом, этот паршивец собственной персоной появляется из-за грузовика, неся в руках пакет с чем-то — вероятно, с продуктами — что раздражает меня еще больше.
Увидев, что я стою и смотрю на него, он останавливается.
Его взгляд опускается на пакеты в моей руке. Потом поднимается к моему лицу.
Он хмуро глядит на меня. Темные брови над суровыми глазами похожи на резкие мазки.
— В чем, черт возьми, твоя проблема? — рявкает он на меня. — Разве ты не знаешь, что пялиться, мать твою, невежливо?
От такой наглости у меня отвисает челюсть.
Он проехался по моим вещам, а потом имеет наглость стоять там и говорить мне все это.
«Наглый... щучий сын!»
Хочу что-нибудь ответить. Но не знаю, что.
Я не умею вступать в конфронтацию.
Но если бы и умела, то не успеваю произнести ни звука, потому что он бросает на меня последний презрительный взгляд, прежде чем резко повернуться и войти в дом, громко хлопнув дверью.
Оставив меня стоять с широко открытым от шока ртом.
Дважды за один день он повел себя со мной таким образом.
Дважды нагрубил, а потом просто ушел.
«Ох! Мне очень, очень не нравится этот парень!»
Протопав по дорожке к дому, захожу внутрь, бросаю пакеты на кухонный стол и издаю звук разочарования.
«А-а-а!»
Клянусь богом, в следующий раз, когда он выплеснет на меня какую-нибудь гадость, я выскажу ему все, что о нем думаю.
«Возможно».
То есть, я не хочу причинять неприятности или привлекать к себе ненужное внимание.
«Нет,
Мужчина унижал и обижал тебя последние семь лет.
Хватит».
Значит, в следующий раз, когда этот парень заговорит со мной, не подумав, в ответ он получит то же самое.
6
Ривер
Риверу десять лет
— Ты опять подрался в школе, — говорит бабушка, как только я переступаю порог.
Наверное, ей позвонили из школы, потому что она даже еще не видела моего лица. Правда, у меня всего лишь разбита губа. Другому парню досталось сильнее.
Я иду в гостиную, где сидит она.
Это дом бабушки. Ну, и мой тоже. Теперь я живу с ней.
Бабушка сидит в любимом кресле. Курит сигару. Обычно она не курит их в доме. Всегда на заднем крыльце. Должно быть, дела плохи, если она курит в комнате.
Сняв рюкзак, ставлю его на пол возле дивана. И сажусь.
Наконец, она смотрит на меня.
— С тобой все в порядке? — спрашивает она.
— Да, — киваю я. — Рана только на губе.
— Ты ее промыл?
Я снова киваю.
Она затягивается сигарой. Дым взвивается в воздух. Достигает моих ноздрей.
Мне нравится этот запах.
— Ривер, ты не можешь постоянно драться в школе.
Я пожимаю плечами.
— Этот парень — полный придурок. Он сказал, что я чокнутый. — «И что моя мама — убийца полицейских, и она должна сгнить в тюрьме».
Но не она убийца полицейских. А я. В тюрьме должен сидеть я, а не она. Но она не позволила мне сказать правду.
Мама взяла с меня обещание не рассказывать о том, что на самом деле произошло в тот день на кухне. Даже бабушке.
Сказала, что однажды уже подвела меня. На этот раз она все исправит.
Я даже не знаю, что она имела в виду.
Я знал лишь то, что не хотел, чтобы маму забрали. Но и в тюрьму мне тоже не хотелось. Мне было страшно.
И я боюсь до сих пор.
И злюсь. Чертовски злюсь все время.
— Не употребляй это слово, — говорит мне бабушка. — И ты не чокнутый. — Она наклоняется вперед, чтобы потушить сигару в пепельнице на кофейном столике. — Директор угрожает исключить тебя.
Я пожимаю плечами.
Будто мне не все равно. Я был бы счастлив убраться из этого места. Я его ненавижу.
Все дети — придурки. Когда маму арестовали, те немногие друзья, что у меня были, внезапно забыли, как меня звать.
Даже учителя меня игнорируют.
В перемены и обед я сижу в одиночестве. В основном провожу время в библиотеке и читаю.