Роб Рой
Шрифт:
— Боже милостивый! — вскричал я. — Но что же они все-таки делают, мистер Джарви? Меня бросает в дрожь, когда я подумаю, в каком они положении!
— Сэр, — ответил бэйли, — вас и не так бы еще зазнобило, доведись вам пожить с ними бок о бок. Допустим даже, что половина из них может честно заработать кое-что в Нижней Шотландии, нанимаясь в пастухи, помогая при уборке сена и хлеба, на разных промыслах, — все же остается еще много сотен и тысяч долгоногих горцев, которые не находят работы и слоняются, побираясь note 73 по своим знакомым, или живут, выполняя повеление лэрда, правые и неправые. А кроме того, многие сотни горцев спускаются к границе Низины, где есть что взять, и живут воровством, разбоем, уводом скота, всяческим хищничеством, — обстоятельство весьма прискорбное для христианской страны. И, что хуже всего, — они этим гордятся! На их взгляд, угнать стадо чужого скота — доблестный подвиг, который больше подобает «порядочному человеку», как величают себя
Note73
Это был особый вид благородного нищенства, вернее — нечто среднее между нищенством и разбоем, когда неимущий шотландец вымогал скот или какие-нибудь средства к существованию у тех, кто мог что-нибудь дать. (Прим. автора.)
— А этот ваш родственник и мой друг — он один из таких крупных владельцев, содержащих при себе небольшое собственное войско? — спросил я.
— О нет, — сказал мистер Джарви, — он не принадлежит к знати, к вождям, как у нас их зовут, вовсе нет. Но все же он хорошего рода, прямой потомок старого Гленстрэ, — мне, понятно, известна его родословная: ведь он мой близкий родственник и как-никак отпрыск благородного шотландского корня, как я уже говорил, хотя, смею вас уверить, я не придаю значения этой чепухе: это все равно что отсвет месяца на воде: одни, как мы говорим, очески. Но я могу показать вам письма от его отца, потомка Гленстрэ в третьем колене, к моему отцу, декану Джарви (благословенна будь его память! ), которые все начинаются словами: «Дорогой наш декан», и подписаны: «Ваш любящий, готовый к услугам родственник». Почти во всех этих письмах речь идет о деньгах, взятых в долг, так что покойный декан хранил их как документ и свидетельство: он был предусмотрительный человек.
— Но если ваш родственник и не принадлежит к их вождям или патриархальным предводителям, о которых мне немало рассказывал мой отец, — вернулся я к своей теме, — то все же он пользуется в Горной Стране большим влиянием, не правда ли?
— Что верно, то верно: от Леннокса до Бредалбейна нет более известного имени. Робин был когда-то преуспевающим трудолюбивым скотоводом, какого встретишь одного на десять тысяч. Любо-дорого было смотреть, когда он в затянутом поясом пледе, в брогах, с круглым щитом за спиной, с палашом и кинжалом у пояса шел следом за сотней горных бычков и двенадцатью молодцами, такими же косматыми и дикими, как погоняемый ими скот. В делах он был всегда справедлив и вежлив, и если ему казалось, что мелкий торговец, бравший у него скот на перепродажу, плохо заработал, он возмещал ему из собственного барыша. Я знаю случаи, когда он отдавал таким образом по пять шиллингов с фунта.
— Двадцать пять процентов, — сказал Оуэн. — Высокий процент!
— Тем не менее, сэр, говорю вам, он отдавал охотно, в особенности если думал, что покупатель — бедный человек и убыток ему не под силу. Но настали тяжелые времена, а Роб любил рисковать. Моей вины тут не было, ему не в чем меня упрекнуть: я всегда старался его образумить. Кредиторы, в особенности кое-кто из крупных владельцев, его соседей, наложили руку на весь его скот и на землю. И, говорят, жену его прогнали из дому — просто вышвырнули за порог, да еще поглумились над ней вдобавок. Стыд и срам! Я мирный человек и член магистрата, но если бы кто обошелся с моей служанкой Мэтти так, я, пожалуй, вынул бы из ножен саблю, служившую моему отцу, декану, в деле при Босуэле. Вернулся Роб домой и нашел полное запустение — помилуй нас, Господи! — там, где оставил полную чашу. Он поглядел на восток и на запад, на юг и на север, и видит: помощи нет ниоткуда — нет нигде ни крова, ни защиты. Надвинул он шляпу на лоб, заткнул за пояс обоюдоострый меч и подался в горы, стал жить «своим законом».
У доброго горожанина прерывался голос от кипевших в нем противоречивых чувств. Он хоть и выказал пренебрежение к родословной своего родича-горца, но, по-видимому, втайне гордился этим родством и говорил о своем друге с глубокой и явной симпатией, покуда речь шла о его счастливой поре, и с сочувствием к нему в его невзгодах.
— И после таких испытаний, — сказал я, видя, что мистер Джарви не думает продолжать свой рассказ, — ваш родственник с отчаяния сделался, верно, одним из тех грабителей, о которых вы нам рассказывали?
— Нет, не так уж худо, — сказал бэйли, — до такой крайности он все же не дошел. Но он стал собирать черную дань так широко, как она никогда еще не взималась в наши дни — по всему Ленноксу и Ментейту, вплоть до ворот замка Стерлинг.
— Черную дань? Я не совсем понимаю… — сказал я.
— Видите ли, Роб вскоре собрал вокруг себя шайку синих шапок, потому что он носит грозное имя, которое наводит страх на всех, кто его слышит… его настоящее имя! Он из рода, который долгие годы брал всегда свое, шел против короля и против парламента, даже, насколько мне известно, против церкви — древний и почтенный род, как ни жестоко его сейчас давят, притесняют и гонят. Моя мать была из Мак-Грегоров, мне нет нужды это скрывать. Так вот, Роб собрал вскоре шайку удальцов; и так как ему (говорил он) было больно смотреть на такой разор, на разбой и грабеж, опустошавший страну к югу от границы Горной Страны, — вот Роб и предложил: если какой-нибудь лэрд или фермер согласен платить ему четыре шотландских фунта с каждой сотни фунтов своих доходов в переводе на деньги (что составляет, конечно, довольно скромный процент), то он, Роб, обязуется обеспечить владельцу неприкосновенность его имущества. Случись, что уведут у него воры хоть одну овцу, Роб обязуется ее вернуть или уплатить ее стоимость. И он всегда держит слово, не могу отрицать, всегда держит слово, — каждый скажет, что Роб свое слово держит.
— Очень странный вид страхового контракта, — сказал мистер Оуэн.
— Конечно, спору нет, он идет вразрез с нашим уложением, — сказал Джарви, — совершенно вразрез; взимание и выплата черной дани караются законом. Но если закон не может оградить от ограбления мой хлев и амбар, почему не заключить мне договор с шотландским джентльменом, который может это сделать? Ответьте, почему?
— Но простите, мистер Джарви, — сказал я, — этот договор о черной дани, как вы ее зовете, вполне ли он доброволен со стороны лэрда или фермера, платящего страховку? Что случится с тем, кто откажется выплачивать дань?
— Ага, молодой человек, — сказал бэйли и со смехом приставил палец к носу, — думаете, вы меня поймали? Правда, я всем своим друзьям посоветовал бы договориться с Робом, иначе сколько бы они ни глядели, что бы ни делали, их непременно ограбят, когда пойдут длинные ночи. Кое-кто из лэрдов по кланам Грэма и Кохуна отказался от страховки. И что же? В первую же зиму они лишились всех своих запасов. Так что большинство считает теперь, что лучше вступать с Робом в соглашение. Он хорош со всяким, кто хорош с ним; но если вы с ним в ссоре… лучше ввяжитесь в ссору с дьяволом!
— И, как я понимаю, благодаря своим подвигам на этом поприще, — продолжал я, — он теперь не в ладу с правосудием?
— Не в ладу? Да, можно сказать — не в ладу. Его шея узнает вес его окороков, если он дастся им в руки. Но у Роба есть добрые друзья среди сильных мира сего; могу вам назвать одну весьма влиятельную семью, которая всячески его поддерживает — насколько позволяют приличия — назло другой семье. Да и то сказать, в наше время среди удальцов, промышляющих разбоем, не было еще такой умной и тонкой бестии, как Роб. Много ловких проделок он совершил — не одну книгу можно было бы ими заполнить! И были среди них проделки очень странные, в духе Робин Гуда и Уильяма Уоллеса — столько отчаянных подвигов, побегов из тюрьмы, таких, что люди рассказывают о них у камелька в глухие зимние вечера. Странная вещь, джентльмены: вот я как будто мирный человек и сын мирного человека, потому что мой отец, декан, ни с кем никогда не ссорился вне стен магистрата, — так вот, говорю я, странная вещь: мне кажется, кровь исконного горца разгорается в моих жилах при этих захватывающих рассказах, и я иногда выслушиваю их охотней, чем сообщение о барыше, да простит меня господь! Но они — тщета и суета, греховная суета, противная к тому же уголовным и евангельским законам.
Продолжая исподволь свое «следствие», я спросил, каким путем мистер Роберт Кэмбел может оказать влияние на дела мои и моего отца.
— Надо вам знать, — сказал мистер Джарви, совсем понизив голос, — я говорю среди друзей и под большим секретом, — надо вам знать, что с восемьдесят девятого года, то есть после Килликрэнки, в горах у нас было спокойно. Но чем, вы думаете, поддерживалось это спокойствие? Деньгами, мистер Оуэн, деньгами, мистер Осбалдистон. По заказу короля Вильгельма Бредалбейн роздал среди горцев добрых двадцать тысяч фунтов стерлингов, и львиную долю из них старый граф удержал, говорят, в собственном кошельке. Потом королева Анна, покойница, выдавала кое-какие пособия вождям, чтобы им было на что содержать своих удальцов, — работать они не работают, как я уже говорил; вот они и сидели, в общем, тихо, разве что учинят, по своему исконному обычаю, набег на Низину и угонят скот или затеют резню между собой, о которой цивилизованный человек не узнает и знать не захочет. Отлично. Но теперь, со времени короля Георга (все ж таки скажу: да благословит его Бог! ), порядок пошел иной: в горах теперь не пахнет ни раздачей денег, ни пособиями; у вождей нет средств содержать кланы, которые их объедают, как вы могли понять из того, что я сказал вам раньше; кредита в Нижней Шотландии они лишились; человек, которому довольно свистнуть — и тысяча удальцов, а то и полторы кинутся выполнять его волю, — такой человек с трудом получит сейчас в Глазго пятьдесят фунтов на прокорм своей шайки. Долго так продолжаться не может: будет восстание в пользу Стюартов, непременно будет восстание. Горцы ринутся на Нижнюю Шотландию, как было в печальные времена Монтроза, — года не пройдет, как мы станем тому свидетелями.