Робеспьер
Шрифт:
Эти противоречия вполне объяснимы. Нельзя забывать, что Робеспьер исходил из представления о невозможности одновременного ведения внутренней и внешней войны. В свое время он звал народ к разгрому сначала внутреннего врага, с тем чтобы после победы над ним заняться внешним. Так не получилось. Война началась. Теперь, по мысли Неподкупного, надо было все силы отдать для скорейшего завершения внешней войны, с тем чтобы потом, высвободив силы, нанести удар внутренней контрреволюции. По ходу действий необходимо убрать враждебный генералитет, укрепить армию, обезвредить исполнительную власть; все это в совокупности подготовит падение монархии и обеспечит решительную победу.
Но события развивались слишком быстро, опережая планы Робеспьера. Народ видел, что
«…Это свидание утвердило меня во мнении, что с просвещенным умом мудрого законодателя в нем сочетались цельность и неподкупность истинного патриота, но что ему одинаково не доставало ни широты взглядов, ни отваги, необходимых для государственного деятеля».
Определение резкое, не вполне справедливое, но разве нет в нем доли истины? Не видел ли Друг народа чуть-чуть больше и глубже, чем остальные соратники Неподкупного?..
Робеспьер не участвовал в практической подготовке восстания 10 августа. Этим занялись другие люди. Якобинцы берегли своего вождя для будущего и не хотели втягивать его в опасное, кровавое дело.
Но тем не менее в этот период он сделал много. Смотря вперед, он занимался теперь вопросом о том, как надо поступить после победы восстания. Этой проблеме была посвящена его речь в Якобинском клубе 29 июля.
Робеспьер указывал, что для успешного завершения революции недостаточно свергнуть короля. Он обращал взоры своих слушателей на Законодательное собрание. Что это такое, как не политический атавизм? Оно избрано по цензовой системе активными гражданами при устранении основной массы народа. И вот результат: постоянные виляния, колебания, а в конечном итоге — полная измена народному делу. Ассамблея должна издавать законы, полезные для народа, в действительности же она занимается лавированием и демагогией. Выход один. После победы следует созвать народ, на этот раз весь народ, без всякого деления «а «активных» и «пассивных» граждан. Народ должен сам решить свою судьбу, избрав Национальный Конвент, который займется выработкой новой конституции, ибо старая, составленная в период господства умеренных и фельянов, показала свою полную непригодность.
Такова была программа, намеченная вождем якобинцев. Она была глубоко продумана; ее вызвали к жизни события всех предшествующих этапов революции.
3 августа был оглашен манифест командующего армией интервентов герцога Брауншвейгского. Манифест открывал истинные цели иностранного вторжения. От имени австрийского императора и прусского короля заявлялось, что соединенные армии намерены положить конец анархии во Франции, восстановить «законную власть» и расправиться с «бунтовщиками». Если королю и его семье будет причинено малейшее утеснение, если они подвергнутся оскорблению, то Париж будет разгромлен и полностью разрушен… Именно подобного манифеста и ждал Людовик XVI! Двор торжествовал: теперь напуганный народ дрогнет и подчинится! Теперь парижане не посмеют противиться воле своего короля! Эти надежды были напрасными. Манифест вызвал взрыв народного гнева и лишь ускорил развязку.
В тот же день в зал заседаний Ассамблеи вошел Петион в сопровождении депутации от Парижской коммуны. Он был смущен. В качестве должностного лица — парижского мэра — он был вынужден прочесть заявление сорока семи секций.
— «Глава исполнительной власти есть первое звено контрреволюционной цепи, — читал Петион. — Он участвует в заговорах, которые орудуют в Пильнице и о которых он так поздно довел до нашего сведения. Его имя служит яблоком раздора между народом и властями, между солдатами и генералами. Он отделяет свои интересы от интересов народа. До тех пор пока у нас будет подобный король, свобода не может быть упрочена, а мы хотим быть свободными… Людовик XVI всегда ссылается на конституцию; мы также сошлемся на нее; мы требуем его низложения».
Собрание постановило передать эту петицию в один из своих комитетов, то есть положить ее под сукно. Успокоенный мэр со вздохом решил, что как-нибудь обойдется. Но народ уже давно не возлагал надежд на Собрание; петиция была лишь демонстративным актом. Секции открыто готовились к восстанию.
А вечером и ночью того же 3 августа природа как будто захотела исполнить прелюдию к делам, совершенным людьми несколько дней спустя…
Над Парижем неожиданно стали собираться медно-красные тучи. Духота была нестерпимой, небо выглядело столь зловеще, что обыватели спешили закрыть окна домов и лавок. Около полуночи прорвало. Ужасающий вихрь, вдруг поднявшийся, сносил трубы, кровли, заборы. Молния разрывала небо, гром грохотал, подобно канонаде. Улицы мгновенно наполнились ревущими потоками, смывавшими запоздалых пешеходов. До двух десятков людей погибло в эту страшную ночь.
И вот в то время как небо смешалось с землей, а вода и огонь в диком единоборстве оспаривали друг у друга свои жертвы, послышался отдаленный звук пения. Он шел от Пале-Рояля. Постепенно он становился все громче и громче. Свист ветра не в силах был заглушить мотива песни, грохот бури не мог перекричать нескольких десятков молодых голосов.
«Вперед, сыны отчизны! День славы настал…»
Группа людей, взявшихся за руки и вооруженных морскими фонарями, шла наперерез потокам с громким пением. Их отвага, казалось, бросала вызов ярости стихии. И парижане, забыв про бурю, напряженно слушали необычных певцов.
То был один из отрядов марсельских федератов, прибывших в Париж, и пел он «Марсельезу», сделавшуюся гимном революции.
Глава 5
Тираны мира, трепещите!
4 августа в доме столяра Дюпле весь день было тревожно. Приходили и уходили какие-то люди, Панис то и дело поднимался к Неподкупному, чтобы сообщить ему последние новости. Когда Максимилиан вышел к обеду, госпожа Дюпле своим опытным взглядом сразу обнаружила, что не все благополучно. Ее постоялец был необычно взволнован и отвечал на вопросы явно невпопад. После обеда на несколько часов все как будто затихло. А затем поднялся невообразимый шум. Хлопали двери, десятки ног стучали по коридору, несколько голосов говорили одновременно. Госпожа Дюпле, выбежав из своей комнаты, прислушалась. Да, это у ее второго жильца, бывшего депутата Учредительного собрания мсье Антуана. Госпожа Дюпле знала гораздо больше, чем все они думали. Ей было хорошо известно, что мсье Антуан играет важную роль среди организаторов готовящегося восстания. Неужели у него сегодня собирается весь повстанческий комитет? Это было бы ужасно. Ведь они могут скомпрометировать Неподкупного!
Женщина стоит и слушает. Время идет, отстукивая секунды в ее висках. Дверь хлопнула последний раз. Но шум не стихает. Они кричат, стучат кулаками по столу. Уж не ломают ли они мебель? Боже мой, что будет!.. Какое страшное время!.. Уже несколько дней совершенно нет покоя. Сколько гаму приносит с собой один только этот длинноволосый Демулен! Вот и сейчас она отчетливо слышит его голос.
Госпожа Дюпле поворачивает голову в противоположную сторону. А у того, другого, все тихо. Изредка слышен легкий скрип. Она знает: это Неподкупный прохаживается по диагонали своей комнатушки. Но он не выходит. И не выйдет. И правильно сделает.