Робин Гуд с оптическим прицелом. Путь к престолу
Шрифт:
— … Спасибо! — погладил я Ингеборгу по плечу. — Это было здорово!
Она ничего не ответила, лишь задумчиво лежала, глядя куда-то сквозь сено вверх. Господи, что же еще сказать-то? Да, кстати…
— Знаешь, я должен открыть тебе одну тайну… Только, пожалуйста, не перебивай меня, ладно?
Королева кивнула.
— Ты сказала, что визит Ричарда в Наварру опасен, в первую очередь, для меня. Так вот, если там нет Беренгарии, которая, откровенно говоря, здорово мне помогла своим признанием, то мне глубоко плевать и на Ричарда, и на Наварру. Потому что я, — тут я собрался с духом и выпалил, — никакой не сын Ричарда, и уж тем более — не сын Беренгарии! Я просто авантюрист, который воспользовался удобным моментом.
— Я знаю, — улыбнулась Ингеборга, и потянулась. — А ты не боишься говорить мне все это? Вдруг я проболтаюсь?
— Не, не боюсь. Ну, расскажешь ты об этом, и кто тебе поверит? Подумаешь, бывшая королева Франции… Постой, постой… А откуда ты знаешь, что я не сын Ричарда и Беренгарии?
— Ну-у… —
— Чего-о?.. — Мысли в голове завертелись калейдоскопом… — Уж не хочешь ли ты сказать, что ты?..
— Беренгария Наваррская к твоим услугам, — она неожиданно хихикнула, — сыночек…
И потрепала меня по волосам…
Глава 6
О конспирации, тайнах Лондонского двора и родственных чувствах или «Кавалерия — вперед!»
Сколько себя помню, мне снились сны. И чаще они меня огорчали, чем радовали. А в последние годы, кажется, я и дни проводила в какой-то невеселой полудреме… Мессы, монастыри, чьи-то гостеприимные замки, похожие один на другой, лица, сливающиеся в неразличимый поток… Мечты о собственном аббатстве, утопающем в розах, больше похожие на грезу наяву, чем на реальные планы. И это я-то! Неужели это действительно я?! Я, которая верховодила младшими братьями и сестрами и вызывала у няньки серьезные опасения, возьмет ли меня вообще кто-нибудь замуж при таком сумасбродном поведении… Скажи мне кто-нибудь тогда, какой я стану, никогда бы не поверила. Удивительно, как я и сама за последние годы не заросла паутиной и не превратилась в статую в монастырской часовне!
И знаете, когда я окончательно проснулась от своего многолетнего забытья? Когда, шагая по дороге с паломниками, почти сразу же наступила ногой в коровью лепешку. Настоящую такую, весьма ароматную. Да уж, это вам не призрачные небесные розы… И я вдруг почувствовала, что вокруг — жизнь. Скажете, смешно? Возможно. Но с этого момента из треснувшей разом шелухи обид, молитв и покаяний вдруг вылезла на свет забияка Беренгуэлла, как любил называть меня отец. Вылезла, отряхнулась, топнула ногой, счищая прилипшие ошметки коровьего навоза, и пошла дальше.
Путешествие было весьма забавным. Конечно, я сглупила, не предупредив придворных, но они быстро все исправили. Что сказать — молодцы, даже не ожидала от них подобного. Хоть и понимаю, что сделали они это во многом не из-за меня, а, скорее, из-за себя. Но ведь могли бы, предположим, кинуться к Ричарду или, скорее, к Алиеноре, и, раскрыв мои планы, попытаться выслужиться? Могли бы. Терять-то им было особо нечего. А не кинулись. И, подозреваю, не пожалели.
Мы довольно быстро добрались до побережья. Я, правда, опасалась, что в большом порту нас легко обнаружат. Но все сложилось удачно — обосновались мы в маленькой деревеньке, жители которой занимались рыбной ловлей, а некоторые, особо отважные, пускались на своих суденышках через пролив. Вот и нам предстояло наутро отправиться в путь на нескольких посудинах покрупнее. Некоторые мои спутники заметно тревожились, но меня подобные поездки — после Кипра — как-то не волновали. Ну, море, ну и что? Бывают вещи и похуже. А я ждала встречи с Англией. Конечно, я задумывалась о том, что ждет меня дальше, но впервые в жизни не переживала по этому поводу. Что будет — то и будет, а там поглядим.
— Ах, ваше ве… ваше сиятельство, — причитали мои благородные дамы, — это ведь так опасно!
А вокруг пахло морем, солью и ветром. И ничего похожего на настоящую опасность не было и в помине. Вот прискачи сюда Ричард — вот это было бы опасно. Но само сознание того, что я, оказывается, могу его перехитрить, окрыляло меня, а возможная опасность лишь придавала сил.
До Англии мы и вправду добрались без приключений, чем наши кавалеры остались весьма разочарованы. Не думаю, что от них был бы какой-то толк, случись на море шторм — половина из них и так всю дорогу склонившись и перевесившись через борт. Но стоило им ступить на землю и отдышаться, как они тут же заявили, что если бы что, то они бы… ну, вы понимаете. Мы с дамами единодушно их поддержали, и уверили, что только благодаря их мужеству и отваге посмели пуститься в столь опасное путешествие. Но я была бы несправедлива к ним, если бы не сказала, что они и в самом деле проявили благородство и доблесть в полной мере. Но чуть позже — при осаде Скарборо. А пока мы довольно резво продвигались по английским дорогам, которые еще не успели размокнуть от подступающих осенних дождей.
Ну, что вам сказать об Англии — неплохое у меня королевство оказалось! А уж о принце Робере я столько всего наслушалась — хватило бы не на один рыцарский роман… Теперь вот еще поглядеть бы воочию, насколько хорош «сынок», и за державу можно быть спокойной.
Но увиделись мы не скоро. Хотя все сложилось таким образом, что лучшего и пожелать было нельзя, а ведь я ничего специально для этого не делала. Просто наш паломнический путь пролегал через Скарборо, и стоило нам только туда приехать, как оказалось, что именно тут и находится двор Его Высочества принца Робера. Сам «малыш», правда, отсутствовал по неотложным государственным делам — грабил где-то кого-то, — но и его окружение сумело поразить меня в полной мере. Это было ошеломляющее сочетание цыганского табора, бродячего цирка и бандитской шайки, приправленное некоторой долей аристократизма в лице супруги принца, дочери ноттингемского наместника леди Марион, и еще нескольких персонажей. И окружение это было крепко спаяно общей любовью и восхищением к моему дорогому «сыну». Что скрывать, я про себя втайне даже загордилась — мало про какого монарха отзывались столь восторженно, и при этом искренне. Поверьте, уж в этом я разбираюсь — правителей повидала немало.
Тоненькая и большеглазая валлийка — супруга моего «малютки» — оказалась удивительно милой девушкой. Она понравилась мне с первого взгляда и своей скромностью, и своей неожиданной ученостью, и любовью к Роберу, естественно. Конечно, ей не хватало изящества манер и всего того, что непременно приобрела бы, вырасти она при настоящем дворе, но… Поверьте, это даже было к лучшему. Манерам научиться можно и в семнадцать, а вот сохранить в себе искренность, поварившись в котле придворных интриг — вряд ли. Сама я в последние годы кривила душой ежечасно — из-за того, что так принято, из-за страха перед мужем и свекровью, да и от скуки или ради собственного развлечения. А здесь, прикрываясь чужим именем, я впервые разрешила себе быть самой собой, как дома, в Памплоне, и зажила настоящей жизнью. И — удивительное дело! — одновременно сама уже почти верила в то, что незнакомый мне человек, перед которым так преклонялись окружающие, и мне не совсем чужой. Этот неведомый проходимец и у меня почему-то с каждым днем вызывал все более теплые чувства, так что я и сама удивлялась. И даже беспокоилась, я не разрушаться ли эти чары с появлением, собственно, самого самозванца… Но пока у меня хватало и других проблем.
Во-первых, сторонники моего любезного деверя принца Джона, носившего в семье весьма меткое прозвище Слизняк, принялись за осаду Скарборо. Да с таким усердием, что всем паломникам не только не удалось продолжить свой путь к славной деве Эверильде, но и со всем религиозным усердием пришлось приняться за рытье рвов и свершение других важных дел, включая даже оборону города с оружием в руках.
Во-вторых, провидение, видимо, решило вознаградить меня за годы, проведенные в одиночестве, и вознаградило столь щедро, что у меня едва хватило сил эти дары принять. Счастье и любовь явились ко мне в лице самого занимательного из всех персонажей этой истории. Представьте себе монаха, столь толстого, что он, казалось, вот-вот лопнет от теснившегося под кожей жира. На круглом лоснящемся лице хитро поблескивали окруженные трогательными девичьими ресницами голубые глазки, курносый мясистый нос отливал краснотой, переходящей на щеки, а маленький ротик способен был вливать в себя столь огромные порции вина, эля и браги, от которых обычный человек скончался бы, не сходя с места. А этот бодрячок лишь становился болтливее и деятельнее, чем раньше. Говорун он был первоклассный, и умел повести разговор столь велеречиво, что через некоторое время собеседник переставал замечать, а какую, собственно, околесицу несет этот беглый монах. А то, что он беглый монах, сомнению не подлежало. Он, как заправский проповедник, лихо сыпал цитатами из Библии и Евангелия к месту и не к месту, а некоторые высказывания, по-моему, сочинял сам тут же, на месте, но делал это с таким апломбом, что ни у кого не оставалось сомнений в его великой учености. Носил он замызганную до невероятности рясу, а поверх нее — все, что заблагорассудится, вплоть до доспехов, если находились способные прикрыть столь могучие телеса. Из головных уборов более всего он уважал епископскую митру, страшно даже подумать, каким образом к нему попавшую. А так как митра была ему слегка маловата, то он сдвигал ее набок, что придавало ему вид весьма потешный и залихватский. Прибавьте к этому прозвание Адипатус, которым он предпочитал именоваться со всей серьезностью, и должность Примаса Англии, в которую, подозреваю, он сам себя, ничтоже не сумняшеся, и рукоположил, и вы получите портрет человека, воспылавшего ко мне страстной любовью. Очень сожалею, что этот представитель рода человеческого не был представлен папе Селесту. Думаею, он стал бы вполне достойным кардиналом и уж точно внес бы некоторое оживление в папскую курию. Ну, во всяком случае, надеюсь, наконец-то получил бы головной убор по размеру.
Чувство накрыло святого отца, по всей видимости, в тот миг, когда он увидел меня вместе с моими дамами на улице неожиданно попавшего в осаду Скарборо и выразил сожаление, что пять столь прекрасных молодых женщин не вносят свою лепту в оборону города. Из слов, которыми была выражена эта мысль, рискну повторить лишь три: «какого?!», «кобылы!» и «рвы!». Мои дамы чуть не попадали в обморок, но нам с достопочтенным примасом все же удалось прийти к компромиссу. Я справедливо посчитала, что я, как и мои дамы, принесем больше пользы в уходе за больными и ранеными, которые, рано или поздно, как подсказывал мне опыт, неизбежно появляются в осажденном городе. И предложила ему мои услуги. И очень вовремя — потому как этим вопросом, в отличие от противоосадных мер, никто всерьез еще не озаботился. Достопочтенный архиепископ принял мое предложение о помощи, и принял его так близко к сердцу, что в тот же вечер явился ко мне с вырванным под корень розовым кустом. Он долго рассуждал о любви небесной и земной, а также туманно намекал на сложности жизни лиц, носящих духовный сан и вынужденных окормлять неразумную паству. При этом он шумно вздыхал, то краснел, то бледнел, и пытался то и дело без нужды взять меня за руку, и так меня этим растрогал, что я чуть не разрыдалась от столь умилительного проявления нежных чувств к моей скромной персоне.