Робин Гуд
Шрифт:
Когда Робин Гуд и его люди возвращались в лес, горожане, ни один из которых не был ранен и нисколько не пострадал в этой необычайной стычке, единодушно признали, что молодой предводитель разбойников смел и в несчастье верен другу.
К этому дружному хвалебному хору присоединились и нежные девичьи голоса, а одна из девушек даже заявила, что лесники кажутся ей такими приветливыми и доброжелательными, что отныне она не побоится идти лесом совсем одна.
III
Убедившись, что Робин Гуд не намеревается осаждать замок, разбитый физически лорд Фиц-Олвин, в голове которого теснились невыполнимые планы — один фантастичнее другого, удалился в свои покои.
Там барон стал размышлять об удивительной смелости Робин Гуда: среди белого
— Какой непристойный страх! — восклицал он. — Какой нелепый испуг! Что подумают горожане? Им позволительно было бежать, ведь им нечем было защищаться, но солдаты, дисциплинированные, вооруженные до зубов! Это неслыханное происшествие навсегда испортило мою репутацию человека доблестного и храброго.
От этих размышлений, весьма тягостных для его самолюбия, барон перешел к совершенно другим. Он настолько преувеличивал позор поражения, что в конце концов всю вину за него взвалил на солдат; в его воображении он не возглавил паническое бегство, а прикрыл отступление и только благодаря собственному мужеству проложил себе дорогу сквозь ряды окруживших его разбойников. И как только он окончательно подменил действительность своими измышлениями, его ярость достигла крайнего предела, он выскочил из комнаты во двор, где солдаты стояли группками и с огорчением говорили о своем позорном бегстве, обвиняя в нем своего господина. Барон влетел в толпу как бомба, приказал всем встать вокруг него и произнес длинную речь об их подлой трусости. После этого он привел солдатам несколько вымышленных примеров беспочвенной паники, прибавив, что память человеческая не упомнит трусости, сравнимой с той, какую они ставят себе в упрек. Барон говорил так горячо и возмущенно, так умело напустил на себя вид непоколебимого и недооцененного мужества, что солдаты, поддавшись чувству уважения к своему господину, в конце концов поверили в свою полную и неоспоримую виновность. Ярость барона показалась им благородным гневом. Они опустили головы и признали себя робкими людьми, боящимися собственной тени. Когда барон наконец кончил свою напыщенную речь, один из солдат предложил преследовать разбойников до их тайного убежища. Все остальные радостными криками приветствовали это предложение; солдат, высказавший столь воинственную идею, стал умолять храброго краснобая возглавить отряд. Но тот вовсе не был расположен поддаваться на эти неуместные просьбы и ответил, что он благодарен за оказанное ему доверие, но в настоящую минуту ему куда более приятно оставаться дома.
— Мои храбрецы, — добавил барон, — осторожность требует, чтобы мы дождались более благоприятного случая для захвата Робин Гуда. Я полагаю, что мы должны воздержаться, по крайней мере, в эту минуту, от любых необдуманных действий. Сейчас — осторожности, а в час битвы — смелости — вот все, что я от вас требую.
Сказав это, барон, опасаясь настойчивости своих солдат, оставил их строить планы победы. Успокоившись относительно своей репутации храброго вояки, барон забыл о Робин Гуде и стал думать о своих личных интересах и о претендентах на руку своей дочери. Само собой разумеется, что лорд Фиц-Олвин полагался на испытанную не раз ловкость Черного Питера; по его мнению, Аллан Клер уже не существовал на свете. Правда, Робин Гуд сообщил ему о смерти его кровавого порученца, но барону и дела не было до того, что Питер заплатил жизнью за услугу, оказанную им своему господину и повелителю. Раз он избавился от Аллана Клера, то между леди Кристабель и сэром Тристрамом больше не стояло никаких преград, а этот последний был настолько близок к могиле, что новобрачная должна была, так сказать, со дня на день сменить свадебные одежды на темное вдовье покрывало. Молодая и необыкновенно красивая, совершенно свободная, сказочно богатая леди Кристабель тогда нашла бы себе партию, достойную ее красоты и богатства. И барон спрашивал себя, кто это будет. Горя неуемным честолюбием, он мысленно искал такого супруга для дочери, который соответствовал
— Надо немедленно нее выяснить! — вскричал барон, выведенный из себя самой этой мыслью.
Он яростно стал звонить в колокольчик, день и ночь стоявший у него под рукой. Пришел слуга.
— Черный Питер в замке?
— Нет, милорд, он вчера ушел с двумя своими людьми, и они вернулись без него, причем один из них серьезно ранен, а другой полумертв.
— Пришлите ко мне того, кто еще стоит на ногах.
— Слушаюсь, милорд.
Вскоре человек, которого спрашивал барон, предстал перед ним: голова его была забинтована, а левая рука висела на перевязи.
— Где Черный Питер? — спросил барон, не удостоив беднягу даже сочувственным взглядом.
— Не знаю, милорд; я оставил его в лесу, он рыл могилу молодому дворянину, которого мы убили.
Лицо барона слегка покраснело, он попытался что-то сказать, но с губ его срывались нечленораздельные звуки; он отвернулся и сделал убийце знак выйти из своих покоев.
Тот ничего другого и не желал; держась за стены, он вышел.
— Мертв! — прошептал барон с непередаваемым волнением и повторил: — Мертв! — Побледнев как смерть, он продолжал бормотать слабеющим голосом: — Мертв, мертв!
Теперь оставим Фиц-Олвина мучаться тайными угрызениями взбудораженной совести и поищем того человека, которого он предназначил в супруги своей дочери.
Сэр Тристрам не покидал замка и собирался оставаться в нем до самого конца недели.
Барон желал, чтобы венчание его дочери состоялось в часовне замка, а сэр Тристрам, хотя и боялся какого-нибудь коварного покушения на свою особу, непременно хотел пышно венчаться в Линтонском аббатстве, расположенном примерно в миле от Ноттингема.
— Дорогой друг, — сказал лорд Фиц-Олвин не допускающим возражения тоном, когда обсуждался этот вопрос, — вы глупец и упрямец, потому что не видите ни моих добрых намерений, ни собственных интересов. Не стоит думать, что моя дочь жаждет вам принадлежать и что она с радостью пойдет к алтарю. Не могу вам сказать почему, но я предчувствую, что в Линтонском аббатстве произойдет некое событие, губительное для исполнения наших взаимных обязательств. Мы здесь в опасной близости от шайки разбойников, и они под началом своего решительного атамана вполне способны окружить и ограбить нас.
— Я возьму с собой свою охрану, — ответил сэр Тристрам, — она многочисленна, и это испытанные и храбрые люди.
— Как нам будет угодно, — сказал барон. — Но если случится несчастье, не жалуйтесь.
— Оставьте беспокойство, я беру на себя всю вину за свою ошибку, если она будет совершена мною при выборе места брачной церемонии.
— А кстати, — заметил барон, — не забудьте, прошу вас, что накануне этого торжества вы должны вручить мне миллион золотых.
— Сундук, в котором заперта эта огромная сумма, Фиц-Олвин, находится в моей комнате, — тяжело вздыхая, ответил сэр Тристрам, — и в день свадьбы его перенесут в ваши покои.
— Накануне, — возразил барон, — накануне, как мы условились.
— Хорошо, накануне.
С этим старики и расстались: один пошел ухаживать за леди Кристабель, а другой погрузился в мечты о своем будущем величии.
В замке Барнсдейл царила великая печаль: старый сэр Гай, его жена и дочери днем, как могли, утешали друг друга, пытаясь смириться с исчезновением бедного Уилла, а ночью оплакивали его.
На следующее утро после чудесного спасения Уилла вся семья сидела в зале и грустно беседовала о том, что же случилось с Уильямом, как вдруг у ворот замка громко и радостно затрубил охотничий рожок.