Робинзоны студеного острова
Шрифт:
— Слободчиково… Слободчикдао… Алё… Слободчиково!.. — ласково и певуче ворковала она в трубку, потом, ожесточась, зло крутила ручку аппарата и кричала:
— Слободчиково! Что вы там уснули, что ли?..
С большим трудом, но телефонограмма была все же отправлена.
У меня стало немного легче на душе: может быть, поможет телефонограмма и снимут с парохода мои вещи.
Время уже подходило к вечеру, стало смеркаться. Я сгоряча хотел было сразу же отправиться в путь, но телефонистка отговорила:
— Куда же ты
Надо было ночевать в деревне, но кто же пустит на ночлег незнакомого, невесть откуда взявшегося парня?
— Ночуй у нас. В избе места хватит. У меня сейчас дежурство кончается, — предложила женщина с почты.
Я с великой радостью согласился.
Было уже совсем темно, когда мы подошли к домику Анны Ивановны (так звали телефонистку). В небольшом окне только вблизи можно было увидеть маленький, с мышиный глаз огонек.
Я заробел немного: как-то встретят мое появление родные Анны Ивановны, но она, как будто почувствовав мою стеснительность, успокоила:
— Заходи, заходи, не бойся, не укусят. Невелика у нас и семья: дедка — отец мой, да два постреленка — Санька и Васька.
Я ополоснул сапоги в ближней лужице и вслед за хозяйкой вошел в избу.
Домашним теплом и уютом дохнула на меня большая горница с широкой русской печью справа от дверей и аккуратно застеленной кроватью слева. Низко над головой — полати.
В левом переднем углу за столом, касаясь лбами, что-то писали двое мальчишек. Справа, чуть в стороне от них, сутулилась старческая спина. По движениям рук было видно, что старик вяжет сеть.
— Мама пришла! Мама пришла! — закричали разом мальчишки и бросились к Анне Ивановне, запрыгали вокруг нее.
— Соскучились, мои козлятки, — ласково приговаривала хозяйка, прижимая их к себе.
Тут ребята увидели меня и молча исподлобья стали разглядывать.
— А это я гостя привела, — объяснила Анна Ивановна. — Шустрый такой. Отстал от парохода, оставил там все вещи и хотел ночью до Слободчикова шагать. Сразу видно — не знает наших дорог.
Старик встал с табуретки, с трудом разогнул спину и прибавил света в лампе, по-видимому, чтобы лучше разглядеть меня.
Был он невысок, сутул и сед, но в кряжистой фигуре еще чувствовалась сила.
— Так что же ты стоишь, как убогий странник? — обратился ко мне дед. — Раздевайся, проходи к свету. Как зовут-то тебя?
— Коля, Николай, — ответил я, снимая пальто.
— Ну вот и будем знакомы. А меня дедом Антоном зовут, по отчеству — Петровичем.
— А меня Саней зовут!
— А меня Васькой!
Ребята закрутились возле меня. Они были удивительно похожи, друг на друга: оба широколобые, белобрысые, и оба, наверное, большие озорники.
— Так откуда и куда ты едешь, Коля-Николай? — спросил дед.
Я сел на длинную скамью у окошка и рассказал о себе.
— Ну как, сильно немцы бомбят Архангельск?.. А как с питанием? Что выдают на продуктовые карточки?.. — засыпал меня вопросами дед.
Я отвечал, что немцы хотя и бомбят Архангельск, но большого ущерба городу пока не причинили, что с питанием в городе плохо и что жить горожанам трудно.
— Да, везде сейчас тяжело приходится, — качал головой дед Антон. — Взять хотя бы наш колхоз. Все здоровые мужики воюют на фронте. Остались здесь одни бабы да старики — мухоморы вроде меня. А ведь как хорошо начали жить в предвоенные годы! Зерно мешками получали, уж не говорю о картошке и, других продуктах. Девать их было некуда, ведь выше горла не наешься. Я двенадцать мешков зерна перед самой войной государству сдал. Кто же думал, что война начнется так скоро? Эх, а как бы он пригодился сейчас, этот хлебушек! — стукнул ладонью по колену дед. — Ну да ладно, мы еще, можно сказать, неплохо живем, не бедствуем. Анна как служащая получает хлебную норму на себя и на ребятишек, я в колхозе работаю: и конюх я, и шорник, и кузнец — по любому делу ко мне обращаются. Все-таки хоть и старый пень, а мужчина.
— Ну, разошелся отец. Сейчас его не остановишь, — с притворной строгостью заворчала Анна Ивановна. — А ребятишки ужинать хотят. Их байками не накормишь.
Семья стала рассаживаться за столом. Комнату заполнил кружащий голову аромат свежей ухи.
— Садись и ты с нами, Коля-Николай, — радушно предложил дед Антон.
— Садись, садись, не стесняйся, — приглашала Анна Ивановна.
— Садись, садись! — тянули за рукав Санька и Васька.
Я не заставил долго уговаривать себя.
Видя, как хозяйка наделяет каждого члена семьи тоненьким ломтиком хлеба, я достал свою нетронутую буханку.
— Пожалуйста, режьте.
У Сани и Васи жадно сверкнули глаза. Давно уж, наверное, они не видали столько хлеба, давно не едали его досыта.
— Отрежь себе, сколько надо, и убери, — строго сказал старик. — Мы не разбойники какие, чтобы проезжего человека объедать. У нас хлеба не густо, да и у тебя не полный мешок.
Мы хлебали из одной большой деревянной миски вкусную уху, ели свежую рыбу. Вместо второго блюда хозяйка поставила на стол чугунок холодного картофеля «в мундире». Быстро «улыбнулся» и картофель.
После ужина старший из мальчиков, Вася, достал потрепанную ученическую тетрадь, несколько цветных карандашей и спросил:
— Дядя Коля-Николай, ты умеешь рисовать?
— Нет, не умею, — честно признался я.
— Тогда посмотришь, как мы рисовать будем.
— Только, чур, про войну! — оживился Саня.
Жирной чертой Вася разделил лист бумаги на две половины.
— С правой стороны — наши, слева — фашисты, — пояснил он. — Вот идут фашистские танки: один… другой… третий… десять. А наши ждут, не стреляют. Вот они — наши пушки. И вдруг — трах! бах! — наши открыли огонь…