Робот
Шрифт:
Я метнулся прямо перед собой и изо всех сил стиснул ее пальцами. Только никакого значения это уже не имело. С той же легкостью, как будто бы я был лишь собственной тенью, ручка тянула меня за собой в ртутное пространство. Мне не хватало какой-либо опоры, чтобы зацепиться руками или ногами. С ужасом я почувствовал, что разогнавшийся снаряд затягивает мои пальцы в глубину просвеченного пространства, заполненного пластичным воском. И тогда я выпустил его из рук, до смерти перепугавшись во второй раз.
На моих глазах обломок дверной ручки плавно пронзила просвеченную грудную клетку статуи. Она разрезала облачко материала пиджака, словно это была паутинка, размозжила ребро, прошла через легкое, а далее - двигаясь, словно в сильно замедленном кинофильме - прошила сердце, двигаясь по тому же пути, которого не изменили встреченные преграды.
Через несколько секунд снаряд добрался до хрустального блока. Он пробил его внешний корпус, разминувшись с бедром второй статуи, пролетел
В то время, когда я впервые знакомился со статуями в комнате теней, то посчитал, и не без основания, что они очень твердые. Под нажимом они вызывали впечатление отлитых из железа. Когда же к этому наблюдению впоследствии я прибавил свое знание об огромной их массе, значительная твердость статуй уже не представляла для меня никаких сомнений. Мне было тем легче сохранять это ошибочное представление, поскольку, за малыми исключениями, я здесь ни к чему не прикасался. Только лишь сейчас я мог догадываться, почему я так обманывался: граница двух миров, которую образовывало зеркало, обладала свойством покрывать проникающие через нее тела тонким изоляционным слоем; твердой - в случае статуй, прошедших в комнату теней, и эластичной - когда кто-либо из убежища переходил в город. Этот слой впоследствии исчезал при возвращении, удаляемый той же самой граничной поверхностью, которая до этого его же и образовывала.
Я вонзил нож в стену. Мои предположения оказались верными. По мнению статуй стена была покрыта толстой железной плитой, мне же казалось, что это преграда сделана из материала, что был мягче свинца. Нож, родом из убежища, под сильным напором погрузился в металл по самую рукоять!
Мое сердце переполнилось двумя совершенно противоположными чувствами; с одной стороны, это были обвинения самого себя, поскольку, охваченный ужасом положения, я запаниковал, что привело к увечью, а потом и к немедленной смерти человека; с другой же стороны - радость при мысли о возникших передо мной необыкновенных возможностях. Ведь я же мог предусмотреть их значительно раньше, с научной точностью, нужно было лишь поглубже задуматься над всеми последствиями, которые автоматически возникали при столь значительном растяжении времени. Подавленный гигантской массой всех тел в городе, я до сих пор никак не мог подумать, что для меня они намного мягче, чем для обитателей этого места. Я был спасен! Ожидание чуда сделалось совершенно излишним. Подчиняющийся тем же физическим законам, что были обязательными и для меня, Механизм не мог дарить меня особой милостью, поскольку это не лежало в его ограниченных возможностях.
Излучатель пропал где-то в темноте, и он мог повиснуть где угодно, поэтому пришлось разыскивать его по всей камере. При этом я горячечно размышлял об удивительном, совершенном только что открытии. Как же это так! Обычный нож способен резать железо под нажимом руки - как же сложно было в это поверить! А может, я находился под воздействием галлюцинации? Тем не менее, факт этот подтверждал не только опыт, но и точнейшие законы, которые подобное чудо предусматривали. Я крайне ясно осознавал физический смысл мощности любой способной выполнить работу машины - в том числе, и мышцы смысл мощности, выражающейся отношением величины работы ко времени, в течение которого эта работа была выполнена. В связи с замедлением времени, я мог выполнить работу в десятки раз большую за столь же короткое время, что придавало моим мышцам в сотню миллионов раз большую мощность, чем та, которой я обладал бы, если бы сам был статуей в этот момент. Я преобразовал про себя несколько уравнений, чтобы получить тот же самый результат несколько иным путем. Оказалось, что мощность прямо пропорциональна квадрату расстояния (в этом месте одинаковому что для меня, что для статуй), к массе - на которой я терял во столько же раз, сколько выигрывал по времени и обратно пропорциональна времени в кубе. В связи с тем, что величины массы и времени, которыми я был здесь в состоянии оперировать - измеренные соответствующими мерками города - для статуй представляли величины в десятки раз меньшие, чем для меня, а так же тот факт, что время в уравнении было возведено в третью степень, а масса - только в первую, здесь я был способен развить мощность, сравнимую с крупной электростанцией. Это совершенно не означало, что я был хоть чуточку сильнее по сравнению с людьми, которые перешли сюда из убежища. Мощность любого человека, прибывшего оттуда, здесь проявлялась через размягчение всех материалов, которые для статуй оставались такими же твердыми, как для нас такие же материалы, но оставшиеся в убежище. Если же сравнивать нашу инерционную массу по отношению к массе статуй, то в воздухе города мы были пузырьками, заполненными пустотой. Зато причина, ответственная за столь парадоксальное состояние вещей, одновременно одаряла нас гигантскими способностями рушить все вокруг.
К сожалению, я не мог скрыть этого перед самим собой, что до сих пор вел себя более бессмысленно и грубо, чем тот слон из пословицы в посудной лавке. Это проявилось уже во время моего первого путешествия, когда в темноте я отбился ногами от головы прохожего. К каким это привело результатам, я мог представить лишь теперь, когда оторванная рука статуи в камере в момент, когда я тянул за нее, припоминала чрезвычайно массивный студень, смешанный с пластичным воском кости, изгибавшейся с такой же легкостью, словно она была сделана из мягкой пробки. Мне сложно было размышлять обо всем этом без рвотных позывов и отвращения к самому себе. Статуи дорого заплатили за знания о релятивистском мире, которые я добывал за их счет. Меня уже раньше должна была заставить задуматься подозрительная легкость, с которой шпилька, которую я выдернул, вонзилась в щеке статуи падающего мужчины. А разве потом не заметил я вмятин на капотах обоих автомобилей, между которыми я дергался? Только теперь стало ясно, что мои действия с точки зрения водителей были равноценны взрыву.
Наконец-то я обнаружил излучатель и осветил лучом стенку. Нужно было найти подходящее место, чтобы вырезать отверстие. Как же легко мне было теперь множить и углублять совершенные ранее ошибки. Правда, снаряд, образованный из обломка дверной ручки, перебил какую-то электрическую цепь, что привело к немедленному прекращению излучения, только теперь этих людей с моей стороны ожидала следующая опасность. Ею была угроза чудовищной резни, которую могла вызвать операция по резке стенки. Столь невинная с моей точки зрения деятельность для статуй являлась высвобождением энергии, эквивалентной взрыву нескольких килограммов динамита из их города. Предупреждая события, я уже видел рой обломков, пронзающих внутреннее пространство камеры, и самого себя, гоняющегося за ними и пытающегося контролировать ситуацию. Разве не мог я выбраться отсюда, не калеча и не убивая присутствующих здесь людей?
В соответствии с третьим, а потом и вторым законом динамики Ньютона, равная - относительно абсолютной величины - приложенной силе и обратно направленная реакция на эту силу, была прямо пропорциональна как массе смещаемого с места тела, так и ускорению, придаваемому ему действующей силой. Так что ничего удивительного, что при резкости движений, к каким я привык в убежище, даже шпилька для волос с увеличенной во много раз массой когда я рванул ее, подгоняемый спешкой - пробила мне кожу ладони. Здесь мне никак не мог пригодиться опыт, приобретенный в убежище. Там - в мире небольших масс, зато мощного гравитационного поля - предметы вели себя совершенно иначе: если я не мог поднять с пола слишком большой вес одним решительным и энергичным движением, то тем более уже не мог поднять его, если тянуть вверх очень медленно и беспрерывно. Здесь же - при ускорении свободного падения, меньшем в сто миллионов раз - говоря практически, было совершенно безразлично, в какую сторону тянул я или пихал подвешенный в пространстве предмет: вверх или вниз в вертикальном направлении. Сопротивление, оказываемое мне телом, зависело исключительно от его многократно увеличенной массы и от приложенной силы, являясь пропорциональной обеим этим величинам. Из этого же закона автоматически следовало, что здесь я мог поднять с пола абсолютно любой вес, лишь бы только действовать на него не слишком резко, за то достаточно долго.
Я заплыл за распределительный шкаф, переборки которого могли создать достаточную защиту перед возможными обломками меньшего калибра. Я надрезал в стене дыру и выковырял из нее кусок железа величиной с кулак. Тут же я медленно стянул его вниз, к полу, внимательно следя за тем, чтобы какой-нибудь острый обломок не выпал из моих рук. Если бы я оставил его в пространстве, он без чьей-либо помощи упал на пол в течение часа. Но перед тем, под воздействием резкого движения локтя или пальцев, он мог приобрести скорость ружейной пули, которая в этом мире - с моей точки зрения - имела бы массу килограммов в двести и скорость при выходе из ствола от шести до девяти сантиметров в секунду. Такая пуля не вонзилась бы в стену, которую сейчас я резал ножом, более твердым для статуй, чем их наилучшая закаленная сталь, даже на глубину в один сантиметр. С целью сравнения, я осознал тот факт, что пятитонный обломок дверной ручки я разогнал на отрезке от ног до груди до скорости около полуметра в секунду. Студенистые тела статуй не были в состоянии остановить столь громадный импульс. В сопоставлении с их мерами инерционной массы и времени, такой снаряд обладал массой в пол килограмма и скоростью, лишь на три километра в секунду меньшей, чем первая космическая скорость для города.
Я посветил излучателем вовнутрь образовавшейся в стене небольшой дыры. За железной плитой находился свинец. Но он казался таковым только на основании характерного серого цвета, поскольку сам я, нажав пальцами, ощущал лишь пластилин. Глубже, под слоем свинца, я попал рукой на поверхность стенки, сформированной из песка, связанного не слишком сильным клеем. Я не сомневался в том, что это бетон в понимании местных обитателей. Из дыры я извлек приличную кучку этого материала и растер в пальцах до состояния мелкого песка. Уже ничто - если не считать огромной инерционной массы этих материалов - не было мне помехой.