Род-Айленд блюз
Шрифт:
Умерла от гриппа… Может быть, Лоис поступила как Маргарет Локвуд, когда играла любовницу в “Человеке в сером” (1943 год): жена лежит больная в жару, а та распахивает окна, и от ледяного ветра у жены начинается воспаление легких, она умирает. Может быть, отняв у жены мужа, Лоис потом с помощью любовника избавилась и от него? В пятидесятые годы такие трюки проделывала чуть не во всех своих фильмах Барбара Стэнвик — укокошит муженька и получит страховку. Вы скажете, банальная мелодрама, но таких мелодрам сколько хочешь и в жизни. Кино отражает жизнь, жизнь — кино. Все вполне могло случиться именно так.
Сотрудники агентства “Аардварк” сидят в Сомерсет-Хаусе или там,
По словам Люси, как только Лоис избавилась от Сильвии и поймала в свои сети Артура, она потеряла к нему всякий интерес. У Люси сохранились воспоминания, как Артур пытается обнять и поцеловать Лоис, а она его отталкивает. Он был всегда мрачный, чем-то озабоченный, она всегда не в духе. (Впрочем, дети обычно замечают только плохое в отношениях родителей, они не входят за ними в спальню, не видят, как дневные отношения сменяются ночными.) Родители ссорились из-за Фелисити, Лоис хотела отдать ее в интернат, Артур не соглашался.
Бедняжка Фелисити, теперь у нее была хрестоматийная злая мачеха, замыслившая избавиться от дочери покойной жены, чтобы все досталось ее собственной (смотри “Золушка”, “Белоснежка”, “Свет мой, зеркальце…” и т. д.). “Прочь с моих глаз! Ступай в лес, там тебя съедят волки, и не надейся, отец тебя не спасет!” И верно, не спасет, согласно выкладкам социальных дарвинистов, папочка уже вряд ли помнит о твоем существовании, новая жена моложе и здоровее, она лучше распорядится его генами, чем покойная. Иными словами, ослепленный любовью муж предпочитает не видеть, что творится в его собственном доме.
— Может быть, для Фелисити было бы лучше, если бы ее отдали в интернат, — сказала Люси. — Она вызывала постоянное недовольство: то неаккуратно застелет постель, то плохо закроет кран, ее запирали в ее комнате, а то и связывали руки, чтобы не устраивала разных каверз. Иногда даже запирали в кладовке. Она никогда не плакала. Помню, я однажды пыталась просунуть ей под дверь кусок хлеба с джемом, меня увидели и заставили слизать джем с пола. Моя мать была чудовище. Почему отец ничего не замечал?
— Так уж они устроены, мужчины, — отозвалась я.
Когда Артур умер, с Фелисити стали обращаться еще хуже. Теперь ее наказывали, отправляя жить к слугам, и очень скоро она чуть ли не переселилась туда насовсем. Спала она на чердаке, ела в кухне, а Лоис и Люси — в столовой. (Как тут не вспомнить Ширли Темпл в “Бедной богатой девочке”.) Люси было приказано называть ее Мэй, а не Фелисити, такое изысканное имя не пристало сироте без отца, без матери, которой самой придется пробивать себе дорогу в жизни. (А это уже “Джейн Эйр” с Джеймсом Мейсоном в роли Рочестера.)
— По-моему, Фелисити нравилась эта трагикомедия, — сказала Люси. — В ней с детства жила актриса. Она заявляла, что любит чистить картошку и вообще со слугами ей гораздо веселее. А однажды показала моей матери нос, и тут уж Лоис и в самом деле отдала ее в интернат.
— “Джейн Эйр”, — сказала я. — Или “Николас Никльби”?
Она с недоумением посмотрела на меня, и я начала сомневаться в надежности ее свидетельских показаний. Она представила детство и отрочество Фелисити в сценарии, где события и образы зиждутся на мифах и архетипах, я, конечно, сделала то же самое, только соотношу все с фильмами, тогда как Люси — со сказками Артура Ми, на которых выросла. Что ж, кто чем богат. Люси считала свою мать врагом, а так как мать ненавидела Фелисити, она подружилась с врагом своего врага и сейчас, не чувствуя за это ни малейшего стыда, рассказывала о событиях в той последовательности, как они развивались.
— Как умер ваш отец? — спросила я, подождав, пока она успокоится. Ее отец и мой прадед Артур уже в зрелом возрасте на свою голову влюбился по слабости характера в дурную женщину и сделал несчастными несколько поколений своих потомков. Муж Сильвии позволил Лоис забеременеть от него. В наше рационалистическое, чурающееся мелодрамы время слово “муж” вышло из моды. Даже женщины, состоящие в законном браке, частенько предпочитают называть мужчин, с которыми они спят, “партнерами”, дабы не отстать от века. Увы, “партнер” исключает предопределенность драмы, не налагает обязательств, в нем отсутствует Thanatos, отсутствует трагедия. Он не потянет на героя серьезного, концептуального фильма, может претендовать разве что на роль второго плана, и уж тем более никто не рискнет доверить ему роль отца своих детей в реальной жизни. Всеми силами искореняя в себе способность страдать, мы старательно обходим горе стороной и что-то теряем на этом пути, что-то приобретаем. Люси была одной из тех, кто вышел на этот путь достаточно рано.
— Как он умер, я не знаю, — ответила она. — Нам сказали, что отец заболел, с месяц он не вставал с постели, приходил доктор. В те времена детям почти ничего не рассказывали. Однажды утром мать вышла из гостевой спальни и объявила нам, что он умер. Вот и все.
Больше Люси ничего не могла мне рассказать, может быть, не хотела, хоть я и продолжала расспрашивать. Но я отлично видела эту сцену. Лоис выходит на лестничную площадку в длинном, прямом, с мелкими складочками на плоской груди платье и смотрит вниз, на поднятые вверх личики девочек — десятилетней Фелисити и трехлетней Люси. Она не может сдержать торжества. “Ваш отец умер”. И сразу все меняется, между прошлым и настоящим вдруг пролегает непонятная пропасть. Я тоже слышала эти слова: “Твой отец умер”.
— Ни ей, ни мне не позволили о нем плакать, я хорошо это помню, — продолжала Люси. — Мать даже в самое счастливое время не выносила наших слез, нас за это шлепали. Нам было сказано, что все к лучшему. Фелисити не пустили на похороны. Она оделась во все черное, и тут вдруг Лоис объявляет, что она никуда не пойдет, ей там делать нечего, Артур ей вовсе не отец. Это было ужасно. Фелисити бросилась на нее с кулачками, кричала, царапалась, а Лоис только смеялась, она сказала, что Фелисити — дочь разносчика угля, Сильвия с ним путалась. Но мы много раз видели этого разносчика, он был ужасно страшный, поэтому мы поняли, что она врет. Словом, меня на похороны взяли, а Фелисити заперли в ее комнате.