Роддом или жизнь женщины. Кадры 38–47
Шрифт:
— Лена, опомнись! — уговаривал её муж.
— Я предпочитаю индивидуальные занятия любовью. В смысле — парные. Ну, в том смысле, что одна девочка и один мальчик. Тьфу ты! Мужчина и женщина, конечно же! — Тон интерна вполне соответствовал ситуации. Чуть серьёзности, чуть шутовства. Лишь бы роженице радость.
Маргарита Андреевна еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос.
Татьяна Георгиевна посмотрела Леночку на кресле.
— Зовите дежурного анестезиолога, открытие достаточное…
— И не читайте мне ваши трактаты о последствиях! — заголосила Леночка, едва анестезиолог зашёл в родзал. — Я по тэгам читала, всё знаю! Делайте быстрее!
— По чему она читала? — несколько оторопело спросил наркотизатор.
И Маргарита Андреевна и интерн только махнули рукой. А Татьяна Георгиевна сказала дежурному:
— Геннадий Львович, это такой новый способ чтения.
— Электронная
— Хуже!!!
Несмотря на всю свою болтливость и бесконечную суету, Леночка была послушной и правильной роженицей.
— О-о-о!!! — стала как-то эйфорично стонать она после эпидуралки. — О-о-о!!! Мне стало легче! У меня глаза прояснились! У меня же уже не такие мутные глаза, доктор Саша? — вскидывала она ресницы на интерна.
— Александр Вячеславович, Лена! — строго выговаривал ей муж. — Как ты себя ведёшь!
Сидевшую с ними Татьяну Георгиевну вызвали в приёмный покой.
— К вам дочка Маргошина пришла. Говорит, вы договаривались, — шепнула старая санитарка приёма. — Я уже её к вам в кабинет отвела.
— Да. Всё нормально. А сколько времени?
— Без четверти десять.
— Вот паршивка! И тут элементарно не может…
Заведующая прошла в кабинет.
— Раздевайся! Пошли на кресло!
— Чего это я буду на кресло идти?
— Ну, если девятнадцатилетняя кобыла не знает, что на свете существует контрацепция, то она залетает. Если она залетает — врач должен определить срок. Рожать собираешься или аборт делать? Пошли, осмотрю тебя в зеркалах, бимануально потискаю, признаки Горвица-Гегара [26] , Пискачека [27] , Гентера [28] и Снегирёва [29] поищу… Что смотришь, как баран на новые ворота? Если бы тебя из медицинской академии не попёрли после первой сессии, узнала бы, что за признаки такие. А так… Что тебе остаётся? Только плодиться и размножаться, матери на шею байстрюков сажать. Пошли, кровь из вены возьму, мочу катетером пожёстче. Чтобы в первом приближении представляла себе, что такое мини-аборт! Идём!
26
Признак Горвица-Гегара — при двуручном влагалищном исследовании определяют размягчение в области перешейка, в результате пальцы наружной и внутренней руки в этом месте легко сходятся, а шейка матки пальпируется как более плотное тело.
27
Признак Пискачека — такое изменение формы матки, при котором контуры дна матки и её углов представляются неправильными: угол матки, соответствующий имплантации плодного яйца, выбухает значительно больше противоположного угла, так как нередко имеет место асимметрия матки с 7–8 недель. По мере роста плодного яйца выпячивание постепенно исчезает (к 10-й неделе).
28
Признак Гентера — гребневидный выступ на передней поверхности матки по средней линии, определяющийся во время влагалищного исследования при малых сроках беременности.
29
Признак Снегирёва — сокращение и уплотнение тела матки при влагалищном исследовании вследствие её пальпаторного раздражения.
— Татьяна Георгиевна, не надо на меня орать! — огрызнулась Светка. — Я не беременная. Я на тест подружку попросила пописать, чтобы мать напугать. Подружке хорошо. Она замуж вышла. А мать меня уже достала! — фыркнула избалованная этой самой «доставшей» матерью до беспредела Светка.
— Если ты не перестанешь издеваться над матерью, которая тебя вырастила в одиночку, которая уже просто падает, не зная, как бы ещё тебя ублажить, которая пашет как ломовик для тебя же, но испытывает муки совести за то, что «мало тебе внимания уделяла», видимо, потому, что пахала всю жизнь и продолжает пахать, — я в ноль секунд сделаю твою жизнь невыносимой, — спокойно сказала Татьяна Георгиевна.
— И как же вы это сделаете? — развязно усмехнулась деваха.
— Очень просто. Ты даже не представляешь, насколько мне это просто. Для начала, во-первых, я запрещу твоей матери принимать роды не в свою смену. А по графику она дежурит в родзале всего лишь двое суток в месяц. Она
— А мне-то что до того?
— Ты гораздо глупее, чем я даже могла себе представить, — вздохнула Татьяна Георгиевна. — Хорошо, объясню на пальцах, как для тупых учеников вспомогательной школы. Света, сколько стоят твои сапоги? А твоя куртка? А джинсы? А вот это колечко, что твоя мама трепетно выбирала тебе в ювелирке на восемнадцатилетие? Меня с собой потащила, хотя я ничего не соображаю в бриллиантах. Мне сорок с гаком лет, Света, я отлично зарабатываю. Я купила себе квартиру, машину, тряпки я давно не считаю, но я ничего, Света, не понимаю в бриллиантах. А ты, дрянь, закатила матери истерику, что это-де не бриллиант, а жалкий осколок. У меня даже «жалких осколков» нет. За свои. Бриллианты мне мужчины дарят. А сама себе я драгоценности не покупаю. Потому что на них мне не хватает. Я лучше машину посвежее выберу. Если, конечно, несвежую продам. А ты, когда я всего за две недели устрою то, что сказала, будешь между чёрным и белым хлебушком выбирать. А не между бриллиантами и мехами, преподносимыми тебе матушкой! Всё ясно?
— Вы такое никогда не сделаете с мамой! Вы же с ней столько лет дружите!
— Вот именно поэтому и сделаю. Дружбу на плаху положу, но сделаю. На то она дружба и есть. Мне — время болячки залечит. Зато она сразу узнает, почём нынче фунт дочерней любви в розницу, когда она не сможет тебя, как принцессу египетскую, обслуживать. И за выводами у неё не заржавеет. Она баба умная, поверь. И когда она сдаст тебя в израильскую армию — потому что в дом ребёнка тебе уже поздновато, а к престарелым рановато, — чтобы быть уверенной наверняка, что ты одета и накормлена, — я её обратно возьму. Может, конечно, и не помиримся. Зато тебя рядом уже не будет. Марго вполне заслужила немного покоя и жизни для себя.
— Я маме расскажу, что вы мне тут говорили! — выкрикнула Светка, но уже скорее оборонительно — как вечно обиженный несправедливостью мироустройства подросток. Тон, каким Татьяна Георгиевна всё это произнесла, не оставлял никаких сомнений в искренности её обещаний.
— Валяй. Можешь хоть всю жизнь выкаблучиваться — тоже по-своему «профессиональный» выбор. А можешь устроиться на работу. Или в академии восстановиться. А ещё лучше — восстановиться в академии и устроиться на работу. Тоже выбор. Правда, профессиональным он не сразу станет. Зато стабильно. А что ты выберешь — не моё дело. Но я, ежедневно перекуривая и попивая кофе с твоей мамой, буду уточнять, как там Светочка, свет очей её, и тоже буду определяться с выбором. Со своим. По обстоятельствам. Так что я не могу сказать, что выбор за тобой. При данном раскладе он как бы за нами. Повязаны мы теперь с тобой. И обе — против воли. Это жизнь, ничего поделаешь. — Татьяна Георгиевна вытянула из пачки сигарету, прикурила и молча предложила Светке. Та взяла. — Ну что скажешь, голубка сизокрылая? — спросила она, протягивая той зажигалку.
— Я подумаю! — та скорее истерично пискнула, чем саркастично окрысилась. Взъерошенная, раскрасневшаяся от непривычки к таким раскладам, но взяла, похоже, себя в руки.
«Всё-таки Маргошин характер зацепился за пару-тройку генов», — удовлетворённо подумала Татьяна Георгиевна.
— Нечего думать. Домой топай, кобыла. А когда придёшь — копытами не бей и ноздри не раздувай. Собачку выгуляй, сложно, что ли? А не жди, когда мать с работы ненадолго забежит, чтобы псина, которую когда-то давно ты «очень хотела», не обоссалась на твои очередные брендовые и немытыми в коридоре брошенные сапоги. Понимаешь, о чём я? Я о ласке и заботе. Если уж и не обо всём живом, раз широты души не хватает, так хотя бы о ещё живом близком. Мать хоть и орёт порой, да только она как кенгуру — орёт, а из сумки сытой и тёплой не вынимает, как вечно беременная. А ты шипишь, как змея. И слюной брызжешь, как гиена. А это, знаешь ли, привлекательности ни одной барышне не добавляет. Смотри — привыкнешь. Это ведь смотря какой мужик потом попадётся. А то, знаешь, пошипишь так разок — а он тебя за шкварник и в мусоропровод! Всех нас порой чего-нибудь да бесит. Не можешь мать любить? Тогда как психологи в книжках завещали — будь умней. Не можешь быть умней — будь хитрей. И тебе толку больше, и всем спокойнее. Всё. Топай. Ещё раз вызову — натурой буду брать за приём. Пара малопохоженных сапог — за академический час. Шантаж твой дешёвый с беременностью на первый раз между нами останется. Но когда рожать придёшь — когда бы ни пришла, — я тебе его припомню. Очень хочется узнать, до какой степени твоя морда краснеть умеет. Кобыла ты, кобыла и есть. Необъезженная. Всё. До свидания.