Родео для прекрасных дам

Степанова Татьяна Юрьевна

На кухне, чистой, отдраенной (Марьяна ненавидела грязь), теперь витало полное, совершенное, окончательное сиротство. Плита без кастрюль с первым и вторым, которое так уважают мужья. И даже без компота из яблок! Пустой холодильник — зачем делать запасы, одной много не надо. На столе вместо хлебницы — пепельница. Марьяна курила, а вот муж ее, Максим, помнится, бросил сразу после рождения Верочки.

А в комнате Катя просто ахнула: эта комната — «большая» — всегда изначально была спальней. Помнится, как-то давно, когда собственная квартира грезилась только еще

настойчиво достигаемой целью, Макс, живший тогда вместе с Марьяной в квартире ее родителей, слегка подпив, толковал Кате про то, какую жизнь он собирается устроить для своей обожаемой жены. «Она не будет работать. Ни в милиции, ни даже в адвокатуре. Марьяна будет сидеть дома, рожать мне детей, любить меня, крепко любить, понимаешь, чего я хочу?» — «Да понимаю, понимаю», — отвечала Катя. Он сидел, наклонившись вперед, слегка размякнув от коньяка — такой большой, сильный, домашний. Надежный, как скала. «У нас будет сначала, на первое время, только две комнаты — наша спальня и комната для ребенка, понимаешь? Спальня с большой широкой кроватью. Я буду приходить с работы и падать на нее вот так. Как герой на ложе из львиных шкур». — «Прямо в пыльном милицейском кителе, — добавляла Марьяна. — А фуражку бросать через всю спальню вот так — как бумеранг».

Они действительно устроили из большой комнаты спальню, купив широкую уютную кровать. Она заняла бог знает сколько места, оставив всего ничего для телевизора и пары кресел. Но они — Катя помнила это так хорошо — ликовали, сходили с ума.

А теперь кровати не было — вместо нее была устроена какая-то причудливая кочевая постель: толстый спальный матрац, прямо на полу. В изголовье, вместо спинки — большое зеркало, уложенное горизонтально. И много, много, много разных разноцветных подушек на коричневом пушистом пледе.

— А где же… — Катя удивленно воззрилась на подругу.

— Выкинула вон.

— Выкинула вон?!

— Да. Грузчиков наняла. Вывоз мусора, — Марьяна сняла через голову черную водолазку, расстегнула юбку, переступила через нее, скользнувшую на пол. — Выбросила к чертовой матери. На помойку. На, переоденься, — она вручила Кате свой халатик. Сама натянула старые джинсы, линялую майку.

— Но ведь совсем новая… зачем? — Катя всплеснула руками.

— Не понимаешь? — Марьяна метнулась на кухню. В дверях оглянулась, зацепившись за косяк. — А ты пойми, Катюша. Пойми — неужели так трудно?

Катя опустилась на пол, на плед. Какой комната большой кажется — вот так снизу, из угла. Какой потолок высокий — никогда, никогда не упереться в него головой, не перерасти, не пробить…

На кухне шипело масло — Марьяна жарила котлеты. Те самые в коробочке, замороженные полуфабрикаты, которые вместе с остальной снедью они с Катей купили в магазине.

— За что выпьем? — спросила Марьяна, ловко откупоривая бутылку белого вина. — За встречу?

— За тебя и меня, — ответила Катя. — За Верочку.

В комнате пятилетней Верочки было некуда ступить от игрушек: на детской кроватке, на подоконнике, на полу сидели, стояли, лежали на плюшевых, шерстяных и лайкровых спинках медведи. Белые, бурые, красные, фиолетовые, оранжевые, зеленые.

— Она их собирает? — спросила Катя.

— Она с ними разговаривает. Самого первого — большого такого, белого, видела? Он ей подарил в два с половиной года. А теперь я покупаю с каждой зарплаты. Ну а теперь за что выпьем?

— Вино хорошее, — отметила Катя после пятого уже тоста «за нас с тобой».

— А знаешь, когда он ушел от меня, я начала пить. От кого-то услышала — если пьешь красное, пусть даже самое хорошее и дорогое, то все, пиши пропало. На белое переключилась. Никому не скажешь?

— Никому.

— В пятницу после работы иду в магазин и покупаю бутылку на выходные.

— Каждую пятницу? — спросила Катя.

— Нет, пока еще не каждую, — Марьяна криво улыбнулась.

— Тебе надо отбросить это все от себя. Переключиться. Забыть.

— Я все уже давно забыла.

— У тебя все еще впереди, — горячо воскликнула Катя (белое вино взывало к пылкости чувств). — Вот увидишь. Я тоже, знаешь… У меня с Вадькой сколько всего было такого — казалось, все, жизнь на волоске висит… А потом как-то все образовывалось, начинался новый этап.

— Об этапах мы с тобой, Катюша, поговорим, когда твой Вадик тебя бросит. Катя умолкла.

— Ну ладно, поздно уже, второй час… — Марьяна поднялась из-за стола. — А, я тебе сказать позабыла — завтра у меня свидание с вдовой назначено в отделе.

— С какой вдовой? — с запинкой спросила Катя.

— Авдюкова — убиенного. Светлана Петровна ее зовут. Завтра приедет ко мне в десять часов. Я ее специально на субботу пригласила. Я в выходные сейчас, когда Верка у моих, дома совсем не могу сидеть. Как зверь в клетке хожу, хожу. Кончается всегда одним — либо включаю пылесос, убираться начинаю, как маньяк, как робот, либо достаю из холодильника бутылку белого. Осуждаешь?

— А я все выходные, когда Вадик в командировке, валяюсь на диване как колода. Читаю, — сказала Катя. — А убираться меня из-под палки не заставишь. Осуждаешь?

Марьяна, пошатываясь, направилась в комнату. Стелила постель — матрас на полу полутораспальный вместил бы обеих.

— Ну и правильно кровать вышвырнула, — сказала Катя нетвердо. — Я бы тоже так. Прям из окна — ему на башку. Помнишь, как в фильме Альмодовара? Она ему чемодан сверху — ба-бах!

— На полотенце чистое. У нас воду горячую пока еще не отключили.

Лежа на кочевом спартанском ложе на чистых простынях, душных от лаванды, Катя, изогнувшись, смотрела в темное зеркало в изголовье.

— Здорово, вся комната отражается. Чужих не боишься?

— Кого? — спросила Марьяна, приподнимаясь на подушке.

— Чужих. Говорят, если ночью глянуть в зеркало — увидишь его. Чужого…

— А какой он?

— Разный. В зависимости от настроения — иногда жуткая образина. А иногда рыцарь бледный.

Марьяна вздохнула. Потом спросила:— Как думаешь, говорить завтра вдове Авдюкова, что ее муж был в «Парусе» вместе со своей секретаршей?

— А ты думаешь, она этого не знает?