Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
Дверь в столовую была открыта, и слышно было, как отец вслух, негромко читал матери военный обзор из газеты.
— Я говорю тебе — так будет! — вдруг громко прозвучал голос отца.
Соня вздрогнула и открыла глаза: «Я, кажется, хорошо вздремнула!»
— Так и будет, — словно сердясь на кого-то, повторил отец, продолжая уже начатый разговор. — Этот молодой инженерии, мальчишка в сравнении со мной, проводит у нас разные свои мероприятия, выдумывает какие-то новшества, которые неизвестно как покажут себя в будущем…
— Но что же ты можешь сейчас сделать, Евгений? Ведь он главный инженер, у него власти больше, чем у тебя.
«Зачем он это говорит? — недоуменно подумала Соня. — Еще неизвестно, как сложатся его отношения с Артемом Иванычем, а папа уже подозревает его в чем-то, и это несправедливо по отношению к Артему».
Соне так и хотелось крикнуть эти слова отцу, но разговор в столовой прервался.
— Опять мой наперсток закатился, — огорченно вздохнула Любовь Андреевна. — Поищи, Евгений.
— Поищу, Любочка.
Слышно было, как отец шарил под столом.
— На, вот тебе твой наперсток! У тебя теперь как шить, так и наперсток терять, — твои бедные ручки так похудели. Ты что смеешься, Любочка?
— Я вспомнила, Женя: когда ты был женихом, ты любил напевать: «Дай мне ручку, каждый пальчик, — я их все перецелую».
— А я их и сейчас перецелую, моя родная…
«Нет, они у меня все-таки ужасно трогательные», — улыбаясь, подумала Соня, и усталая дрема опять овладела ею.
В механическом цехе ярко горело электричество, но было холодно, как на улице. Пар от дыхания многих людей клубился беловатыми облачками. В обширные проемы между краем недостроенной стены и высокой крышей глядело декабрьское небо с медно-розовыми полосами угасающего дня. Со всех концов большого заводского зала слышались стуки, звоны, скрежет и жесткий визг металла. Вверху, на переносных площадках, гулко переговаривались монтажники, собирающие подъемный кран.
Евгений Александрович, покашливая в шерстяной шарф, обвязанный вокруг шеи, расхаживал по цеху от одной бригады монтажников к другой. Когда Артем Сбоев вошел в цех, Челищев как раз остановился недалеко от места, где бригада Игоря Чувилева собирала один из сверлильных станков.
Артем приближался к Челищеву, с которым до сих пор близко не был знаком. Он считал закономерным, что старого, опытного инженера перевели на руководящую работу, а в будущем, когда Сбоев уедет отсюда, Челищев, наверное, вновь будет главным инженером. Кроме того, это был отец Сони, которую на Лесогорском заводе все уважали и любили. Артем решил держаться с Челищевым как младший со старшим и ни в какой степени не подчеркивать того, что Евгений Александрович, начальник цеха, подчинен ему, главному инженеру.
После краткого и точного отчета Челищева о цеховых делах, который Артем тут же одобрил про себя, Сбоев спросил шутливо-приветливым тоном:
— На что это вы так загляделись, Евгений Александрыч?
— Почему в этой бригаде, как и в некоторых других, слишком много людей? — спросил Евгений Александрович, пряча в шарф сизый от холода подбородок. — Не кажется ли вам, Артем Иваныч, что при нашей нехватке людей комплектовать бригаду таким количеством рабочих слишком щедро?
— Нет, мне так не кажется, — сказал Артем и начал терпеливо объяснять: — Как вам известно, Евгений Александрыч, на завод все приходят и приходят люди. Их надо учить… и, конечно, срочно, сразу бросая в дело. Игорь Чувилев, по примеру своей же практики на Лесогорском заводе, взялся обучить группу новичков.
— Возможно, — холодно проронил Челищев. — Однако расчет во времени, как того требуют интересы производства…
— Простите, Евгений Александрыч, именно интересы производства требуют, чтобы в расчет во времени входило вот это скоростное обучение новых кадров. Нам их никто не преподнесет, если мы их сами не создадим.
— Ну, какое уж там обучение! — иронически вздохнул Челищев. — Скажите проще: натаскивание. Натаскали на какой-то минимум и толкнули к станку. Вот у нас незадолго до войны открылось замечательное ремесленное училище, и там действительно было обучение…
«А ты, брат, тугодум!» — подумал Артем и сказал упрямо:
— Нет, несогласен я с вами. То, что мы на Урале в годы войны привыкли называть скоростным методом обучения, есть действительно обучение новых кадров.
Правду говоря, Артем не считает этот способ совершенным, но иного выхода сейчас не придумаешь. Не обольщаясь, он тем не менее твердо убежден, что «советский разум да русская смекалка и тут вывезут».
— Да так ведь оно и было, — закончил Артем, притопывая промерзшими валенками по ледяному полу. — Имейте в виду, что тысячи новых танков, самолетов и другого великолепного вооружения сверх плана появились также благодаря тому, что мы за короткий срок обучили тысячи и тысячи новых молодых кадров.
— Не смею спорить, — с официальной почтительностью ответил Челищев и перевел разговор на другое.
«Ладно, как желаете!» — сердито подумал Артем.
Через два-три дня он уже разочаровался в Челищеве.
— Вот тебе и отец Сони… Просто ничего похожего на ее характер и на ее отношение к работе, — рассказывал Артем парторгу, отвечая на его вопрос о начальнике механического цеха. — Заводу этот человек предан, но мыслит все как-то в прошедшем времени и не желает иногда понять самых простых вещей. И, знаете, всегда-то у него такой вид, будто я, например, или кто другой виноваты перед ним!..
— Постарайтесь все-таки сработаться с ним, Артем Иваныч.
— Конечно! — с готовностью воскликнул Артем. — Всей душой хочу сработаться с ним, только бы он с места сдвинулся, тугодум несчастный!
Но искренне желая сработаться с «этим тугодумом», Артем все-таки видел, что дело не налаживается. Натура открытая и непосредственная, Артем не терпел никаких «туманностей» в работе и в отношениях заводских людей между собой. А в его отношениях с Челищевым все было как-то туманно и неопределенно. Артем никогда не мог с уверенностью знать, как относится к его распоряжениям Челищев и какие предложения он, начальник одного из самых больших цехов, считал бы нужным внести от себя. Артем однажды сам спросил Челищева об этом, но получил в ответ: