Родной ребенок. Такие разные братья
Шрифт:
Тревожные мысли окончательно прогнали сон. Кавери поднялась и вышла из вагончика, чтобы умыться. Она спустилась по ступенькам приставленной к двери лесенки и вдруг поймала себя на том, что по-старушечьи кряхтит при этом. Может быть, все казалось сегодня особенно драматичным, но это неожиданно сильно расстроило ее, и она шла к висевшему над умывальником зеркалу со страхом.
То, что она увидела в нем, никак не могло ее утешить. Что поделаешь, старуха, старуха в сорок семь лет! Совершенно седые волосы, глубокие морщины, поблекшие, выплаканные глаза. Кавери прикрыла веки и медленно провела рукой по лицу. Ничего, сказала она себе, скажи спасибо, что жива. Что бы делал без тебя твой мальчик?
Да и как
Родителей она не помнила, разве что немного — маму. Остался в памяти только слабый запах жасмина да позвякивание браслетов на ласкающей руке. Жила с бабушкой, училась в школе, о колледже и мечтать было нечего — их доходов едва хватало на самое скромное существование. А жаль, она хорошо училась, много читала. Книжки, конечно, брала в библиотеках — бабушка не позволила бы тратить деньги на такую роскошь. Могла бы стать преподавательницей или медсестрой.
Один раз улыбнулось счастье — встретила человека, о каком и не мечтала. Ей даже не верилось, что ее может полюбить такой человек. Однако она все-таки оказалась нужна и желанна прекрасному принцу из сказки. Вот только без царства и ларца с жемчугами. Два года прожили в счастье — может, и хватит этого? У других и двух лет не наберется, даже если пятьдесят вместе проживут. А у них каждый день был радостным, даже последний — они шутили и любовно спорили друг с другом, когда в дверь уже стучалась смерть.
Потом все закружилось с сумасшедшей скоростью: днем потеряла мужа, вечером родила двоих сыновей, а ночью одного из них лишилась навсегда — и как! Потом какое-то время беспамятства, автобус, куда-то их с Апу везущий, бедняцкий поселок на берегу Хугли — священного притока Ганга. Когда Кавери вспоминала об этом времени, ей казалось, что все время шел дождь — день и ночь. С потолка крохотной мазанки каплет, внутри мокро и сыро.
Они с Апу там не одни — в маленькой комнатенке множество людей — мужчин, женщин, стариков. Они копошатся, словно черви, стараясь выбрать местечко посуше. Она сама спит распластавшись на земляном, чавкающем, точно болото, полу, рядом в сколоченной какой-то доброй душой люльке — ребенок. Он перепачкан грязью, кашляет, пеленки мокрые.
А наутро, прижимая к груди крохотное тельце, она отправляется на работу — месить глину на строительстве. Люлька висит тут же, привязанная к ветке дерева у обочины. Стараясь не попадаться на глаза подрядчику-тхекедару, мать много раз за день бегает к ребенку, чтобы покормить его грудью.
Как она выдержала такую жизнь? Она и сама не знает. Наверное, молодость спасла ее, молодость да еще неистовая любовь к сыну, ради которого ничто не казалось ей слишком тяжелой ношей. Ничто, кроме воспоминаний. Они мучили ее все эти годы, по капле высасывая красоту, здоровье, силы.
Однажды им все-таки повезло. Рядом со стройкой остановился бродячий цирк-шапито, разбил свой шатер, выстроил в ряд клетки со зверями, высокие шесты с праздничными яркими флагами. Женщины, работавшие рядом с Кавери, в праздник сходили туда и вернулись довольные невиданным зрелищем. Рассказывали всякие чудеса про ученого слона, умеющего читать, про невесомую гимнастку в блестящей юбочке с совершенно голыми ногами, про фокусника, который доставал из ящика то курицу, то павлина, а то и вообще женщину с голубыми волосами. Сама Кавери в цирк не собралась — тратить рупию на билет ей бы и в голову не пришло: малыш растет, ему нужно так много всего. Но слушала о цирке с интересом.
Однажды старичок, работавший в конторе и всегда выделявший ее неизвестно почему среди других, подошел к ней после работы и сказал, что хозяин цирка ищет кормилицу для своей дочери. Его жена умерла несколько дней назад, и маленькая девочка осталась на руках у отца.
— Сходи-ка к нему, дочка, — сказал он, грустно глядя ей в глаза. — Здесь тебе не место.
— Кому здесь место, — ответила Кавери, но все-таки решилась и отправилась к серому шатру, в котором случались всякие удивительные вещи.
Как знать, может, и с ней тут произойдет чудо и не надо будет возвращаться к невыносимой жизни на стройке.
Чудо действительно случилось: Кавери получила работу, которую и трудом-то не назовешь. Просто вместо одного ребенка у нее стало двое: чудесный мальчик и очаровательная девочка Мано.
Цирк скоро снялся с места, и начались годы скитаний по стране, жизнь на колесах в вечном поиске готового удивляться зрителя. Хозяин цирка и помыслить не мог о том, что может расстаться с дочерью хоть на день, и дети кочевали вместе со львами, обезьянами и пестрой братией цирковых артистов: акробатов, эквилибристов, силачей, дрессировщиков. Все их детство прошло на посыпанной опилками арене среди тяжелых гирь, канатов и клеток с хищниками. Надо ли удивляться, что и сами они многое умели уже в пять-шесть лет и вполне могли бы выступать со своими номерами, если бы, конечно, получили на это разрешение. Что касается Апу, то он так и делал — мать не могла запретить ему ничего, хотя каждый раз замирала, глядя, на какие рискованные трюки отваживается ее мальчик. Ну, а Мано могла только завистливо глядеть на то, что делает ее приятель, — отец раз и навсегда запретил ей и думать о цирке.
— Я не для того тяну на себе этот воз, чтоб моя дочь вынуждена была прыгать и кувыркаться, — вскипал и горячился он каждый раз, когда она просила его разрешить ей поработать с другими цирковыми детьми. — Ты будешь учиться и станешь настоящей леди.
— А что это такое? — спрашивала девочка.
— Леди — это дама, которая выходит замуж за джентльмена, — важно объяснял отец и решительно качал головой в знак того, что разговор окончен.
Мано звала Кавери мамой, любила ее впрочем, как и все в цирке. Кавери была на особом положении. На нее никто никогда не кричал — даже несдержанный и крикливый хозяин, ей первой показывали новые номера, у нее просили совета по всевозможным житейским делам. В общем, Кавери даже нравилась такая жизнь. Пусть вагончик — все равно настоящего дома у нее никогда уже не будет. Она ни за что не отважилась бы даже на минуту вернуться назад в Ховру. Что может ожидать ее там, кроме печальных воспоминаний! Да и страшно было — даже теперь, столько лет спустя, она боялась, что убийцы найдут их, выследят и сына, как две капли воды похожего на отца.
Она не знала, что стало с их домом и теми небольшими деньгами, что лежали на счету мужа: незадолго до трагедии они продали маленький бабушкин домик в Калькутте, оставшийся после ее смерти. Ах, если бы они тогда не поторопились, у нее был бы свой угол в страшное время! Скорее всего, все отошло в казну из-за отсутствия наследников, а может быть, и досталось кому-нибудь из убийц такие люди отлично умели присваивать имущество своих жертв.
Кавери не жалела о доме, о помнящих мужа старых вещах, даже о фотографиях — ей не нужно ничего из того, что напоминало бы о былом счастье. Но она ни на минуту не забывала прошлого. Со временем Кавери научилась жить с этими воспоминаниями, сосуществовать с ними, вставать и засыпать рядом с тенями прошлого. Ее сын рос, она учила его тому, что знала сама, подбирала ему книги и радовалась его успехам. Он удивлял своими способностями, тем, как быстро схватывал то, что другим детям, Мано например, давалось с трудом или не давалось вовсе. Объяснять ему что-нибудь новое было просто удовольствием. Она гордилась им, его умом, силой, ловкостью, не подозревая о том, что рок не выпустил ее из своего поля зрения и готовит новый удар — да такой, что стоил, пожалуй, прежних.