Родной ребенок. Такие разные братья
Шрифт:
Отвечать ему одному — перед судом Бога, а не поверхностно глядящим судом смертных. Нет, не бывать этому! Она возьмет на себя часть его страшной вины, она разделит яд из чаши, которую испил ее сын, по своей воле, но ради правосудия, необходимого каждому из них.
Апу не отводил глаз от матери, ожидая знака. Он исполнил бы ее приказ, каков бы он ни был, потому что чувствовал сейчас, что, обуянный своей жаждой мести, он причинил Кавери огромную, ни с чем не сравнимую боль — боль души, страдающей за сына.
Но она вдруг подняла к нему сияющее,
Прогремевший выстрел разорвал канат, и старик полетел вниз, на манеж. Едва коснувшись его, он подскочил — очевидно, падение не причинило ему вреда. Однако куда страшней высоты была для него приготовленная ему встреча. Львы, взбешенные происходящим, шли на него с угрожающим рычанием. Тхарма Лингам заметался на четвереньках, все еще надеясь найти выход, но тут его настиг первый удар сильной лапы, за которым последовали остальные.
Через минуту он был мертв. Львы некоторое время таскали по манежу его обмякшее тело, казавшееся тряпичной куклой, брошенной сюда из зала увлекшейся девочкой. Потом они охладели к этой игре и угрюмо разбрелись по своим местам, ожидая, что будет дальше.
Публика, затаив дыхание, наблюдавшая за этой сценой, издала вздох облегчения. Все было кончено.
Апу спустился вниз и пошел к матери, стоявшей в проходе. Проходя мимо униформистов, он вдруг заметил, как один из них резко отшатнулся от него, стараясь не коснуться даже краем одежды совершившего убийство человека.
«Боится осквернить себя прикосновением ко мне, — с внезапно пронзившей все его естество болью подумал карлик. — Конечно, я весь в крови, я проклят, и даже прокаженным теперь лучше, чем мне, ибо не они сами навлекли на себя свою болезнь».
Он подошел к матери и, касаясь ладонями ее стоп, прошептал:
— Прости меня…
Она закрыла глаза, из которых бежали слезы, и прижала к себе содрогающиеся плечи сына.
Глава пятидесятая
Молодой инспектор Рабан, которому Апу предпочел сдаться, проявил себя с самой лучшей стороны, позволив всем, кто хотел, проститься с клоуном. Цирковые артисты пришли обнять его и пожелать, чтобы разлука не была долгой. Столько объятий, слез, ласковых слов досталось ему в этот день, что с трудом верилось, что для закона он убийца, преступник, заслуживающий суровой кары. Даже строгие индуисты, для которых любое соприкосновение с чем-либо, что несет на себе хотя бы отдаленный отблеск порока, грязи, мирского зла, — страшное несчастье, после которого приходится совершать длительный путь очищения, омовения плоти и духа, не побоялись выразить ему свое участие, пожать руку.
Растроганный Апу, в котором сейчас было больше умиления, чем естественного в его положении страха тюрьмы и неизвестности, в последний раз обошел цирк, прощаясь с людьми, животными и даже манежем, в котором ползал на коленях инспектор Ананд, пытаясь как-нибудь приспособить дедукцию к обобщению того, что здесь произошло.
— Эй, Апу, возвращайся поскорей в свой вагончик и кончай дела с Рабаном, пока он там протокол оформляет, а то неровен час Ананд спохватится, — предупредил брата Радж, ходивший за ним следом.
Он как в воду глядел — не успели они войти в дом, как туда ворвался разобравшийся с трупом Ананд.
— Это еще что! — закричал он, увидев рядом с уже намеченной новой жертвой Рабана. — Как вы смеете? Дело веду я!
— Он будет передан вам в участке, если господин полковник отдаст мне такое распоряжение, — спокойно ответил молодой инспектор. — Апу имеет право сдаться тому, кому сочтет нужным.
Ананд даже затрясся, услыхав такие слова. Что себе позволяет этот выскочка, мальчишка, который неделю как из Полицейской школы, а уже с такой наглостью дерзит заслуженным, всеми уважаемым профессионалам — инспектор казался себе именно таким в эту минуту. Однако возразить на сказанное было нечего, и Ананд привычно пошел с козырного туза:
— Я думаю, — язвительно проговорил он, — городским властям будет очень неприятно узнать о том, что делается на нашем участке, и все замешанные в этой истории понесут суровое наказание!
— Господину мэру не понравится ссориться с отцом инспектора Рабана, — громким шепотом сообщил своему шефу Нирали, не особенно делающий вид, что разделяет его чувства. — Тот большая шишка в министерстве внутренних дел, — закатив глаза, добавил он.
— Ах, так! Использование семейных связей в служебной карьере? Я немедленно напишу об этом рапорт! — закричал воспылавший праведным гневом борец с протекционизмом и выскочил во двор.
Нирали задержался на минуту и подмигнул Рабану.
— Ловко я пристроил на хорошее место твоего отца-сапожника? — весело сказал он, прежде чем последовать за своим командиром.
Все рассмеялись, включая Рабана, отец которого действительно всю жизнь чинил обувь, сидя прямо на улице.
— Обидно будет, если Апу достанется все-таки этому сумасброду, — покачал головой Радж. — Я с ним хорошо знаком. Он приправит бедняжку смесью из дедукции и тщеславия и охотно слопает на завтрак.
— Подавится, — пообещал инспектор. — Папаша из министерства — это не совсем фикция. Только он принадлежит не мне, а той девчонке, в чьей машине ты сегодня раскатывал.
— Что-о-о? — с интересом спросила Джанеки, мгновенно выйдя из оцепенения, в котором пребывала все это время. — Я не ослышалась?
— Если бы ты знала, дорогая, как она меня крыла за то, что я вскочил в ее автомобиль, ты не стала бы так беспокоиться, — уверил ее Радж.
Рабан подтвердил ее слова — девушка действительно отзывалась о непрошеном госте не слишком лестно. Но все это было ничто в сравнении с тем, что она собирается предпринять в отношении человека, открывшего стрельбу по ее машине. А возможности здесь немалые, потому что именно ее отец и есть та «очень большая шишка», о которой говорил Нирали.