Рохля Несчастливчик – первый пулинский путешественник
Шрифт:
Осел, чувствуя настроение нового хозяина, зашелся противным криком и бодрым шагом направился к лесу, Несчастливчик еле за ним поспевал. Уже у самых деревьев парочку настиг отчаянный писклявый вопль:
– Я ще-е-едро заплачу-у-у!
Эшши остановился и поковырял пальцем в ухе, выковыривая остатки застрявшего звука, но оборачиваться не спешил, всем своим видом демонстрируя: он стоит потому что оглох, а не потому что ему действительно интересно.
– Кла-а-ад хо-о-очешь? Гер-о-ою де-е-еньги нужны-ы-ы.
Вот теперь можно было слегка повернуть
– Зде-е-есь побли-и-изости разбо-о-ойники мешо-о-очек закопа-а-али, а в не-е-ем моне-е-еты. Мно-о-ого! – искушала нечисть, почувствовав, что рыбка клюнула.
– Что делать надо? – буркнул хоблин себе под нос, не сомневаясь, что наглая болотная жительница его услышит.
– Подойди-и-и, расскажу-у-у.
– Так рассказывай. К тебе только подойди, сразу в утопленники запишешь.
– Труси-и-ишка! – прошипела кикимора и премерзко захихикала.
Такого Эшши спустить не мог. Один раз перед нечистью опозоришься – нигде житья не будет. Как потом призраков да гулей по буеракам гонять? Засмеют только. Покусав губу и поиграв ушами, путешественник выбрал риск вместо позора. Но веревку в кармане перехватил поудобнее, мало ли что?
– Ну? – буркнул хоблин, выбрав место у самой кромки воды и прикинув дерево, к которому будет сподручно привязывать чешуйчатую гадину.
– Ты вере-е-евочку заговоре-е-енную пода-а-альше убери-и-и, а?
– Нет. Говори или я ухожу.
Кикимора помялась, пофыркала, показала клыки и, наконец впустую исчерпав весь арсенал угрожающих рож, вздохнула и рассказала о произошедшей с ней трагедии.
За три дня до страннолетия Рохли Несчастливчика на вверенную болотной нечисти территорию коварно пробрались неизвестные нарушители и превратили маленькое вонючее озерцо в прекраснейший и чистейший водоем. Лягушек переловили и переселили (а может, и съели), тину сачками повытащили, а камыши безбожно подстригли. И если с первым пунктом зеленомордая еще могла смириться, то варварское отношение бандитов к взлелеянным ей растениям серпом прошлось по маленькому сдвоенному сердечку.
Эшши недоверчиво окинул взглядом откровенно заболоченный пейзаж и задал на удивление разумный для хоблина вопрос:
– А чего тогда у тебя тут такое творится?
– Поворожи-и-ила, – призналась кикимора и принялась ругаться: – Га-а-ады граблеру-у-укие! Мздрю-ю-юки малохо-о-ольные! Одни-и-ин раз натвори-и-или – ла-а-адно, второ-о-ой – уже ху-у-уже, но тре-е-етий-то заче-е-ем?! И четве-е-ертый… И бу-у-удет пя-я-ятый, коли ты не помо-о-ожешь!
– Так это каждую ночь происходит? – сообразил путешественник и неожиданно для себя самого ощутил искреннюю жалость к нечисти. – А чем я тебе помочь-то могу? Чай не сторож, а так. Если это кто из хоблинов творит…
– Не хо-о-облины, э-э-эльфы.
– Ну тогда тем более! – отрезал Рохля и развернулся, чтобы уйти. – Они ж даже не нечисть, так, мелкие вредители.
– Как некта-а-ара напью-у-утся, така-а-ая не-е-ечисть!
Эшши не снизошел до ответа, только хмыкнул и направился к жующему повод ослику. Далось ему это золото, с эльфами лучше не связываться, те еще прохиндеи!
– Два-а-а сундука-а-а! – заверещала кикимора, окончательно решив проблему хоблинской нерешительности.
***
Искать эльфов при свете дня – дело почти безнадежное. Их зеленые костюмчики сливаются с кронами деревьев, а маленькие желтые огоньки, которые так хорошо заметны ночью, слишком похожи на солнечных зайчиков и блики росы. А потому оставалось только устроиться поудобнее на окраине зачарованной рощи и терпеливо дожидаться сумерек.
Эшши Рох, как и любой хоблин его возраста, не славился своим терпением. Скорее уж наоборот. А потому принялся от скуки мастерить сачок, которым с наступлением темноты наловит как можно больше эльфов, чтобы было, кого расспросить об учиненных на озере безобразиях. Ослик целеустремленно обгладывал кору дерева слюм, сладкую и настолько душистую, что по сравнению с ней трава под копытами вовсе казалась несъедобной. А Рохля Несчастливчик выкручивал гибкие прутья, сворачивал их кольцом и связывал надерганными из заговоренной веревки нитями.
К обеду вышло целых восемь отличных, прочных и даже чуть-чуть заколдованных колец. Зачем так много? Нет, он не планировал превратить их все в сачки и бегать, растопырив руки и зажав между пальцами по четыре ловчих устройства. Несколько штук можно было превратить в ловушки, парочку отложить как запасные, на случай, если вредные эльфы порвут или сломают то, чем их будут ловить, и только оставшиеся два – снабдить ручками и сеткой из тех же заговоренных нитей.
Работа это была кропотливая и утомительная, но спорилась быстро, и к часу хоблинского медопития всё было готово, и Эшши растянулся на траве, расслабляя затекшую спину и натруженные руки. И сам не заметил, как задремал.
Снилось ему что-то упоительно прекрасное. То ли пение гарпий под светом луны, то ли воцарение на троне великанов, то ли… Впрочем, это не важно, Рохля все равно ничего конкретного не запомнил. А вот что он запомнил на всю оставшуюся жизнь – это щекотное и страшное одновременно ощущение заползшего в ухо жука.
– А-а-а! – заорал путешественник, не оценивший столь оригинального способа разбудить задремавшего хоблина.
– А-а-а! – запищали, разбегаясь-разлетаясь маленькие человечки в зеленых костюмчиках.
– И-а-а! – внес свою лепту обрадованный веселой суетой ослик.
Эшши Рох схватил лежащий под рукой сачок, подскочил и принялся вслепую им размахивать, так как углядеть безобразников в траве было почти невозможно. Разумеется, безрезультатно. Только раззадорил эльфов, судя по звукам, просто покатывающихся со смеху.
– Ну погодите у меня! – рявкнул напоследок Рохля, погрозил невидимкам кулаком и, со злорадством отметив, что солнце близится к горизонту, принялся готовиться к ночной охоте.