Рок умер – а мы живем (сборник)
Шрифт:
– Не дай бог!
Зашуршала сминаемая бумага, что-то скрипнуло, поскребло. Потом, Чащину показалось, оглушительно, чиркнула спичка.
– Заслонку-то отодвинь! Счас задымишь тут всё.
Дрожа, сам не понимая, от страха или от холода, Чащин поднялся, завернулся в огромное и тяжёлое одеяло и по ледяному полу босиком быстро вышел на свет.
Это оказалась не прихожая, а кухня в избе у бабы и деды. И он увидел высокого худого деду, стоящего у белёной печки, и бабу, большую, полную, в бордовом шерстяном платье и зелёном платке с золотыми нитями, сидящую у овального стола. Чащин увидел себя в мутном от старости зеркале над умывальником – там он был низеньким, худеньким,
– Дениса, а ты чё проснулся? – забеспокоилась баба. – Сон страшный был?
Чащин, улыбаясь, мотнул головой.
– Замёрз? Иди полежи пока, счас дед натопит.
– Ты, это, на улицу-то не ходи, – серьёзно заговорил деда. – Вон в ведро сходи, не стесняйся. Мороз там, все причиндалы отщёлкнет. Злющ-щий мороз!
И бабушка закивала:
– Сходи, сходи на ведёрко. Сходи и ложися. Счас печку натопим, будем блинчики печь…
Чащин без стеснения сходил в огромное чёрное ведро для помоев, стоящее у порога. Пока журчал струйкой, смотрел, как шевелятся от рвущегося в избу мороза короткие волоски на полоске прибитой вдоль косяка оленьей шкуры.
– Ложися, ложися, Дениса, поспи. – Тяжело переступая на толстых, отёчных ногах, баба проводила его в кровать. – Ещё ночь совсем. Поспи маленько, а потом блинчиков напекём. Дед печку-то нашурует, и хорошо станет у нас, тепло-о. Ложися давай, а то ведь… Чего ж так рано…
Он послушно лёг, дал бабушке подоткнуть одеяло, с удовольствием слушал её, чувствуя, как голос убаюкивает, ласкает… Как когда-то.
– Я к блинам какавы сварю. В буфете-то остался «Золотой ярлык». С блинами вку-усно… Потом будем читать. А почитаешь мне, в лавку сходим. – Баба называла магазин лавкой и ходила туда редко, зато покупала много чего.
Чащин представил-вспомнил их магазин – каменный, с полукруглым фасадом, высоким крыльцом из плитняка, на которое бабушка поднималась медленно, с передышками, а спускалась ещё медленней… Внутри магазина хозяйничал большой весёлый дяденька в синем фартуке. Он стоял за фанерной перегородкой, а в ящиках за его спиной пестрели крупы, сахар, ириски, печенье, пряники с глазурью; дяденька ловко сворачивал из серой бумаги кулёк и полукруглым совком сыпал в него то, что велела бабушка. Чащин всегда с замиранием ждал, что она выберет из сладкого. Бабушка не спрашивала, чего ему хочется, – наверное, понимала, что ему хочется всё – и шоколадных конфет, и печенюшек, и шербета, халвы…
Не заметил, как голос умолк. Но не спал. Находился на грани сна и несна. Ему продолжал видеться магазин, какие-то фантики, коробочки, треск кассы. Потом появился их двор с расчищенной тропинкой среди похожих на стены сугробов, коричневые будылья неубранных подсолнухов в огороде и скелет теплички с обрывками целлофана; он улавливал запах пельменей и горлодёра, слышал журчание воды в плоском баке в стене между комнатой и кухней, чувствовал, как осторожно, мягкими волнами прокатывается по комнате тёплый воздух. И каждая волна была теплее, живее…
Долго не мог прийти в себя. Не верилось, что это был просто сон – таких ярких снов он давно не видел. Что-то, конечно, снилось, но тут же, стоило открыть утром глаза, забывалось, исчезало. А это вот осталось, даже под языком сохранялся вкус горлодёра – смеси перетёртых хрена, помидоров и чеснока, – который Чащин не пробовал с детских лет; в комнате, казалось, попахивало дымом, а кости слегка ломило от того дикого мороза…
Не вылезая из-под одеяла, Чащин подгрёб к себе кучку пультов. Выбрал от музыкального центра. Видеть сейчас людей на экране не хотелось. Включил радио. На уши мягко надавили частоты оживших динамиков, на секунду стало приятно-тяжело, как при торможении скоростного лифта. А потом раздалось до предела, с давних времён надоевшее:
И тот, кто не струсил, кто вёсел не бросил,Тот землю свою найдёт… [2]Ругнувшись, Чащин торопливо-нервно несколько раз ткнул кнопку переключения волн; за это, за то, что никогда не знаешь, что тебе предложат в эту секунду, он и не любил необходимые вообще-то телевидение и радио. Касалось это новых фильмов, книг – судя по рекламе, одно, а купишь, начнёшь смотреть или читать, и зачастую тут же тянет выкинуть… Продолжая ворчать, прислушался – приятный женский голос сообщал новости. Но сообщал как-то необычно, новости были невесёлые и странные, а женщина говорила слегка игриво, да ещё фоном – музычка:
2
Андрей Макаревич, «За тех, кто в море».
– На Солянке задержаны двое неизвестных. Подозрение вызвала пишущая машина в руках у одного из них. При обыске задержанные оказались обмотанными шёлковой материей. Кому принадлежат машина и материя, пока выяснить не удалось… Вчера вечером над Харьковом пролетел большой метеор с крестообразным хвостом. Среди населения такое небесное явление вызвало много толков. Большинство склонны видеть в нём скорые большие события на театре военных действий.
– Да что такое? – Чащин недоуменно посмотрел на пульт. – Что за бред?
А женский голос продолжал:
– В Средней Азии – небывалое падение цен на хлопок вследствие громадного урожая в Америке и полного отсутствия спроса из московского и лодзинского фабричных районов. Положение бухарских хлопкоробов критическое.
– Каких ещё хлопкоробов? – От этого, не слышанного лет пятнадцать слова Чащину стало не по себе. К тому же и сон, блины, которые наверняка по соннику что-то обозначают… Наверняка что-то зловещее…
Слава богу, радио перестало мучить-пугать, дало объяснение своим жутковато-абсурдным новостям – музыка заиграла громче, и сладковатый мужской голос произнёс:
– Московские старости. Сто лет тому назад.
Облегчённо отдуваясь, Чащин пошёл на кухню. Огляделся. Всё как всегда, вещи на своих местах… Достал из холодильника единственную оставшуюся со вчерашнего дня бутылку «Туборга», торопливо открыл, сделал глоток… Вчера выпил немного, но состояние было, как с глубокого похмелья. Из-за этой старухи соседки всё – и самочувствие, и сон… Бабушка с дедом умерли один за другим с разницей в полгода. После бабушкиных похорон дед сразу потерял смысл шевелиться, что-то делать – сутками лежал на кровати, забросил хозяйство. Родня по очереди приходила кормить его, стирать одежду, а когда он умер, начался делёж дома, добра. Родни было много, целая война разгорелась… У родителей Дениса в итоге оказалась только бабушкина шаль, швейная машинка и неподъёмная перина; избу продали чужим людям, а вернувшись из армии, Чащин узнал, что она сгорела. Погибло множество знакомых ему с раннего детства вещей, и само детство, казалось, отрезалось вместе с пожаром – у бабушки с дедушкой он гостил часто и подолгу.