Роканнон (сборник)
Шрифт:
Он проснулся после долгого, глубокого сна и, так как лежал лицом к часам, стал сонно рассматривать их. Их стрелка стояла чуть дальше цифры 15. Если часы на циферблате отсчитывались от полуночи, как на 24-часовых анарресских часах, это должно было означать середину второй половины дня. Но как может быть «вторая половина дня» в пространстве между двумя мирами? Ну, в конце концов, у них на корабле, наверно, свое время. То, что он сумел все это сообразить, безмерно ободрило его. Он сел — и голова у него не закружилась. Он встал с постели и проверил, может ли держать равновесие: получалось неплохо, хотя у него было ощущение, что он не
Голые стены были полны сюрпризов, которые обнаруживались, стоило лишь прикоснуться к панели: умывальник, унитаз, зеркало, письменный стол, стул, стенной шкаф, полки. Было там несколько совершенно загадочных электрических штучек, соединенных с умывальником, и, когда он отпускал кран, вода не отключалась, а так и лилась, пока не закрутишь кран — верный признак, подумал Шевек, либо очень большого доверия к человеческой натуре, либо очень большого количества горячей воды. Предположив последнее, он вымылся весь, целиком, и, не найдя полотенца, обсушился при помощи одной из загадочных штучек, из которой выходила приятно щекочущая струя теплого воздуха. Своей собственной одежды он не нашел и надел ту, что обнаружил на себе проснувшись: свободные завязывающиеся штаны и бесформенную блузу; и то, и другое — желтое в мелкий синий горошек. Он посмотрел в зеркало и решил, что это ему не идет. Неужели на Уррасе так одеваются? Он тщетно искал расческу и, не найдя, удовлетворился тем, что отбросил волосы назад и заплел их в косу. Приведя себя таким образом в порядок, он хотел выйти из комнаты.
Но не смог. Дверь была заперта.
Шевек сначала не поверил себе, потом его охватила ярость, такая ярость, такое слепое желание крушить все вокруг, какого он не испытывал еще ни разу в жизни. Он отчаянно дергал неподвижную дверную ручку, колотил ладонями по гладкому металлу двери, потом повернулся и со злостью ткнул в кнопку, которую доктор велел ему нажать, если что-нибудь понадобится. Ничего не произошло. На панели внутренней связи было еще много других разноцветных кнопочек с цифрами; он хлопнул ладонью по всем сразу. Динамик на стене забормотал: «Кто там черт возьми да сейчас выхожу ясно что из двадцать второй…»
Шевек заглушил все это: «Отоприте дверь!»
Дверь скользнула в сторону вбок, в комнату заглянул доктор. При виде его безволосого, встревоженного, желтоватого лица гнев Шевека остыл и спрятался внутрь, в глубинную тьму. Он сказал:
— Дверь была заперта.
— Простите, д-р Шевек… мера предосторожности… инфекция… чтобы не впускать других…
— Запереть, чтобы не впускать, запереть, чтобы не выпускать, — один и тот же поступок, — сказал Шевек, глядя на доктора сверху вниз светлыми, отчужденными глазами.
— Безопасность…
— Безопасность? Меня нужно держать в коробке?
— Офицерская кают-компания, — поспешно, примирительно продолжил доктор. — Вы голодны, сударь? Может быть, вы бы оделись, и мы пойдем в бар.
Шевек посмотрел на одежду доктора: синие брюки в обтяжку, заправленные в сапоги, которые казались такими же гладкими и тонкими, как ткань брюк; фиолетовая блуза, открытая спереди и зашнурованная серебряной тесьмой, а под ней — трикотажная рубашка ослепительной белизны, которая была видна только у шеи и у запястий.
— Я не одет? — спросил наконец Шевек.
— О, конечно, сойдет и пижама. Какие уж церемонии на грузовике!
— Пижама?
— То, что на вас надето. Спальная одежда.
— Одежда, чтобы носить, когда спишь?
— Да.
Шевек поморгал, но ничего не сказал. Потом спросил:
— Где одежда, которая была на мне?
— Ваша одежда? Я отдал ее в чистку… простерилизовать, надеюсь, вы не возражаете, сударь…
Он повозился с панелью на стене, которую Шевек до сих пор не замечал, и вынул сверток из светло-зеленой бумаги. Развернув его, он вынул старый костюм Шевека, который теперь выглядел очень чистым, но несколько уменьшившимся в размерах, скомкал зеленую бумагу и, включив что-то на другой панели, бросил ее в открывшийся мусорный контейнер и неуверенно улыбнулся.
— Вот, пожалуйста, д-р Шевек.
— Что будет с бумагой?
— С бумагой?
— С зеленой бумагой.
— О, я бросил ее в мусорку.
— Мусорку?
— Для отходов. Их сжигают.
— Вы сжигаете бумагу?
— Ну, не знаю, может быть, ее просто выбрасывают за борт, в космос. Я не космический медик, д-р Шевек. Мне оказали честь, поручив следить за вашим здоровьем, так как у меня уже есть опыт в отношении других гостей из дальних миров, послов Терры и Хейна. Я руковожу процессами обеззараживания и адаптации у всех инопланетян, прибывающих в А-Ио; хотя вы, конечно, не совсем инопланетянин, в том смысле, каком они.
Он робко взглянул на Шевека, который не сумел разобрать все, что он сказал, но все же разглядел за словами человека — встревоженного, робкого, доброжелательного.
— Нет, — заверил его Шевек, — может быть, у меня та же бабушка, что и у вас, двести лет назад, на Уррасе. — Он надевал свою старую одежду и, просовывая голову в ворот рубашки, увидел, что доктор запихивает желтую с синим «спальную одежду» в «мусорку». Шевек застыл с носом, закрытым воротником рубашки. Высунув голову полностью, он опустился на колени и заглянул в контейнер. Он был пуст.
— Одежду сожгли?
— О, это дешевая пижама, одноразовая — снимешь и выбрасываешь, это стоит дешевле, чем стирка.
— Это стоит дешевле, — задумчиво повторил Шевек. Он произнес эти слова так, как палеонтолог рассматривает ископаемую окаменелость, позволяющую датировать целую формацию.
— Боюсь, что ваш багаж, очевидно, потерялся в этой предстартовой спешке… надеюсь, в нем не было ничего важного.
— Я ничего не принес с собой, — сказал Шевек. Хотя его костюм выцвел почти добела и чуть-чуть сел, он все же был ему впору, и было приятно ощутить знакомое шершавое прикосновение ткани из волокна холума. Он снова почувствовал себя самим собой. Он сел на кровать лицом к доктору и сказал:
— Понимаете, я знаю, что вы относитесь к вещам не так, как мы. В вашем мире, на Уррасе, вещи приходится покупать. Я вхожу в ваш мир. Я не имею денег, я не могу купить, поэтому я должен был бы привезти. Но сколько я могу привезти? Одежду — да. Я мог бы привезти два костюма. Но еду? Как я могу привезти достаточно еды? Я не могу привезти, я не могу купить. Если надо, чтобы я оставался в живых, вы должны давать мне ее. Я — анаррести. Я заставляю уррасти вести себя так, как анаррести: давать, а не продавать. Конечно, чтобы я остался в живых, нет необходимости! Я — Нищий, видите ли.