Роканнон (сборник)
Шрифт:
— Я говорю то, что ты и сам знаешь, — сказал Бедап, очень понизив голос. — Что в действительности в КПР командуют такие, как Сабул, причем командуют из года в год.
— Если ты это знаешь, — хриплым шепотом обвинил его Шевек, — почему же ты не заявил об этом публично? Почему ты не созвал в своем Синдикате Критическое Заседание, если у тебя имелись факты? Если твои идеи не выдерживают публичного обсуждения, то я не желаю шептаться о них по ночам.
Глаза у Бедапа сделались совсем маленькими, как стальные бусинки.
— Брат, — сказал он, — ты самодовольный ханжа. И всегда таким был. Высунь ты раз в жизни голову из своей собственной паршивой
— Как Тирин? — Шевек был так поражен, что заговорил громко. Бедап показал ему на стенку, чтобы он был потише.
— А что такое с Тирином? Где он?
— В Приюте, на острове Сегвина.
— В Приюте?
Бедап, сидя боком на стуле, подтянул колени к подбородку и обхватил их руками. Теперь он говорил тихо, неохотно.
— Тирин через год после твоего отъезда написал пьесу и поставил ее. Она была смешная… чудная… ну, ты же знаешь его манеру. — Бедап взъерошил рукой свои жесткие рыжеватые волосы, так что косичка расплелась. — Дураку она могла бы показаться анти-одонианской. А дураков много. Поднялся шухер. Ему объявили порицание. Публичное порицание. Я раньше никогда этого не видел. Все приходят на собрание твоего синдиката и тебя отчитывают. Раньше это делали, чтобы осадить бригадира или администратора, если он слишком раскомандуется. А теперь это делается только для того, чтобы запретить человеку мыслить самостоятельно. Ох, и мерзко же это было. Тирин не выдержал. По-моему, у него от этого действительно крыша малость поехала. После этого он стал считать, что все — против него. Он стал слишком много разговаривать, и все с горечью. Не безрассудно, но всегда с горечью, всегда критически. И притом с кем угодно. Ну, вот, окончил он Институт, получил квалификацию преподавателя и попросил назначение. И получил. В дорожно-ремонтную бригаду на Южный Склон. Он это назначение опротестовал, как ошибочное, но РРСовские компьютеры повторно выдали то же самое. Так что он поехал.
— Сколько я с Тиром был знаком, он на открытом воздухе никогда не работал, — перебил Шевек. — С десятилетнего возраста. Он всегда исхитрялся получать какую-нибудь канцелярскую работу. РРС поступило по справедливости.
Бедап его не слушал:
— Что уж там случилось, я точно не знаю. Он мне писал несколько раз, и каждый раз оказывалось, что его опять перевели. Каждый раз на физическую работу, в маленькие отдаленные общины. Потом он написал, что бросает работу по назначению и возвращается на Северный Склон, чтобы повидаться со мной. Но так и не приехал. И писать перестал. В конце концов я его разыскал через Аббенайскую Картотеку Рабочей Силы. Мне прислали копию его карточки и последняя запись в ней была просто: «Терапия. Остров Сегвина». Терапия! Он что, убил кого-нибудь? Изнасиловал? А за что, кроме этого, отправляют в Приют?
— В Приют вообще не отправляют. Человек сам просит, чтобы его туда направили.
— Ты мне это дерьмо на уши не вешай, — с внезапной яростью сказал Бедап. — Не просился он туда! Они его сначала с ума свели, а потом туда отправили. Я про Тирина говорю, про Тирина, ты его вообще-то помнишь или нет?
— Я его еще раньше тебя знал. Что такое, по-твоему, Приют — тюрьма, что ли? Это — убежище. Если там есть убийцы и люди, постоянно бросающие работу, то потому, что они сами туда попросились, там на них ничто не давит, и возмездие им там не грозит. Но кто эти люди, о которых ты все время говоришь: «они»? «Они» его свели с ума, и так далее. Ты хочешь сказать, что вся наша социальная система плоха, что, в сущности, «они» — преследователи Тирина, твои враги — что «они» — это мы, наш социальный организм?
— Если ты можешь отмахнуться от Тирина, считая его отказчиком от работы, то мне с тобой, пожалуй, больше не о чем говорить, — ответил Бедап, скорчившийся на стуле. В его голосе слышалась такая неприкрытая и простая печаль, что праведный гнев Шевека мгновенно прошел.
Некоторое время оба молчали.
— Пойду-ка я лучше домой, — сказал Бедап, с трудом распрямил затекшие ноги и встал.
— Отсюда час ходу. Не валяй дурака.
— Да я подумал… Раз так…
— Не дури.
— Ладно. Где здесь сральня?
— Налево, третья дверь.
Вернувшись Бедап сказал, что ляжет на полу, но так как половика не было, а теплое одеяло было только одно, то Шевек, не утруждая себя поисками других слов, назвал эту идею дурацкой. Оба они были мрачны и раздражены; злы, как будто дрались, но не всю злость рассеяли этой дракой. Шевек раскатал матрац, и они легли. Когда лампу выключили, в комнату вошел серебристый мрак, полутьма городской ночи, когда на земле лежит снег, и свет слабо отражается от земли вверх. Было холодно. Каждый из двоих с радостью ощущал тепло тела соседа.
— Насчет одеяла — беру свои слова обратно.
— Слушай, Дап, я не хотел…
— Ох, давай поговорим об этом утром.
— Ладно.
Они придвинулись друг к другу поближе. Шевек повернулся лицом вниз и не прошло и двух минут, как заснул. Бедап пытался бороться со сном, но все глубже проваливался в тепло, в беззащитность, в доверчивость сна и уснул. Ночью один из них громко вскрикнул во сне. Второй сонно положил на него руку, бормоча что-то успокоительное, и слепая теплая тяжесть его прикосновения пересилила всякий страх.
На следующий вечер они опять встретились и обсудили, не стоит ли им на время стать партнерами, как раньше, когда они были подростками. Обсудить это было необходимо, так как Шевек был определенно гетеросексуален, а Бедап — определенно гомосексуален; удовольствие от этого получил бы главным образом Бедап. Однако, Шевек совершенно не возражал против того, чтобы возобновить старую дружбу; и когда он понял, что для Бедапа очень много значит его сексуальный компонент, что в нем состоит для Бедапа истинный смысл дружбы, он взял инициативу на себя и с изрядной чуткостью и настойчивостью добился, чтобы Бедап опять провел с ним ночь. Они заняли свободную отдельную комнату в одном из бараков в центре города, и оба прожили там около декады; потом они снова разделились, Бедап отправился в свое общежитие, а Шевек — в 46-ю комнату. Ни у того, ни у другого сексуальное желание не было настолько сильным, чтобы эти отношения затянулись. Они просто подтвердили прежнее доверие друг к другу.
И однако, Шевек, который по-прежнему виделся с Бедапом почти ежедневно, порой не мог понять, что именно ему нравится в друге, почему он доверяет ему. Теперешние взгляды Бедапа он находил отвратительными, а его упорное стремление обсуждать их — утомительным. Почти каждый раз, как они встречались, они начинали яростно спорить. Они довольно сильно обижали друг друга. Расставаясь с Бедапом, Шевек часто обвинял себя в том, что просто цепляется за дружбу, которую уже перерос, и сердито клялся себе больше не видеться с Бедапом.