Рокировка
Шрифт:
Есть не хотелось. Каждый мысленно был там, в переходах и вагонах метро.
Минут через полста в окошко машины побарабанил пальцем неопрятный типчик в вязаной шапочке, надвинутой на глаза, гоняющий за щекой кусок чуингама.
— Я вас едва нашел! Думал уже, что уехали!
Людмила открыла рот.
Дональда было не узнать. Он вывернул куртку ярко-лиловой стороной, волосы спрятал под шапку, сгорбился и часто жевал. Этакий мелкий городской поганец.
Сел в салон, потянулся, расслабился.
Приоткрыл дверцу и с удовольствием выплюнул жвачку.
— Терпеть не могу ментол!
Вся троица уставилась на него в ожидании.
— Я дотянул его до метро Дыбенко. — сказал Дональд. — Дальше пришлось оставить, прикид слишком яркий.
Опер вздохнул.
— Он работает в метро. — сказал Дональд. — У него бесплатный проезд, по служебке. Там, на Дыбенко, его знает куча народа. Он разговаривал с дежурным по станции, и с контролером на входе лясы точил. И милиция с ним поздоровалась. А я вернулся к вам своим ходом, чтобы поскорее. Пока еще проверился на всякий случай…
Провериться на отсутствие хвоста в такой ситуации следовало непременно.
— Андрюха, ты гений! — засмеялся Черемисов.
Служба собственной безопасности торжественно пожала Лехельту руку.
— Как — это все?! — вскричала разочарованная Люда.
— Нет, еще сводку писать. — утешил ее Морзик.
— А с этим что?
— Это уже Серегина головная боль. Сейчас подбросим его в управу, сдадим ему кассету и пленку. Он свяжется со своими людьми в транспортной милиции. Те организуют опрос работников всех станций — и на станции Дыбенко кто-то чисто случайно опознает этого типа по нашей съемке. Чутье оперативника называется… А про нас с тобой, и про сегодняшний день никто и не узнает. Мы же невидимки.
— У-у… — разочарованно протянул Пушок, вытянув полные, сочные губы трубочкой, прощаясь со своей розовой мечтой о громкой славе.
А опер Серега ласково смотрел на них и хитро улыбался узкими калмыцкими глазами.
Глава 4
Мусор, мусор, ты могуч…
Хочешь узнать, как живет народ — ступай на рынок.
Этот рецепт применял еще достопочтенный Гарун-аль-Рашид в славном городе Багдаде.
Базар — лицо и характер нации. И если на Украине или в Закавказье в восемь утра уже отходит первая волна покупателей, то в России на базаре раньше одиннадцати делать нечего. Клякса и вывел свой сменный наряд на посты именно к этому времени.
Кобра ходила по рядам в прежнем типаже, с клеенчатой сумой вместо совка и метлы, изображая вороватую скандальную побирушку. При всей сдержанности и, в хорошем смысле, интеллигентности характера, жеманность ей была чужда. На работе она могла в полный голос загнуть такие фриоритуры, что у прожженных базарных баб уши вяли.
Волан «бомжевал» в четвертом секторе.
Бомж должен есть объедки — и Волан, сидя у помойки на корточках, грязными руками ел их, припасенные заранее, с собственной кухни. Он был артистичной натурой и вживался в типаж до полной отключки — но подхватить дизентерию не хотел. Движения его были медленными, механическими, взгляд — равнодушным и тупым.
Настоящий бомж — это физическое тело, в котором на время или навсегда умерла душа.
Душа Волана вся ушла в созерцание.
Смотреть было его страстью.
В детстве он мог, открыв рот, заглядеться на что угодно; за ротозейство ему не раз влетало от отца. В нем не было ни военной сосредоточенности Кости Зимородка, нацеленного только на успех операции, ни равнодушного профессионализма Миши Тыбиня, ни щенячьего азарта Андрея Лехельта, ни даже той особой женской беспощадности Киры, приводящей в трепет видавших виды офицеров. Имея от природы обостренное внимание, Волан на посту замечал много больше других разведчиков, но не умел относиться к окружающим, как к элементу оперативной обстановки. Как и положено настоящему артисту, он сопереживал людям.
В веренице покупателей Волан без труда засек одни и те же лица. Это были молодые парни и женщины, не по погоде легко одетые, с большими цветастыми пакетами в руках, ходившие по кругу, будто в карусели.
Они не подавали виду, что знают друг друга.
Головы их были слегка опущены, острые глаза настороженно рыскали по сторонам. Не глядя на товары, вокруг которых толпились стада обывателей, они вились по краям этих стад, будто гиены в саванне вокруг мирно пасущихся антилоп. Наметив жертву, в удобный момент теснили ее невзначай, что-то происходило там, прикрытое их спинами, и один проворно отбегал в сторону, теряясь в толпе.
Волан не впервые видел воров в деле.
Лицезрение человеческих пороков всегда глубоко печалило его. Картина усугублялась присутствием сурового милицейского патруля. Милиционеры в бушлатах, с дубинками и рациями торчали здесь с утра. Они не могли не видеть воровской бригады — и, однако же, не видели. Пострадавшие с заплаканными и обозленными лицами выходили из рядов, недоуменно роясь в сумочках или с надеждой глядя под ноги — и никто не обращался за помощью к блюстителям порядка.
Не принято было.
Да и бестолку.
Мордатые стражи порядки «крышевали» местную воровскую бригаду и околачивались на рынке отнюдь не для того, чтобы разбираться с занудливыми заявителями. В их первоочередные обязанности входили лишь наблюдение и пресечение скандала, буде тот разгорится…
Маленькая пенсионерка в характерной питерской шапочке-таблетке уже третий раз приценялась к яркому детскому пальто. Подходила, встряхивала на вытянутых руках, вздыхала, с мольбой и тайной надеждой заглядывая в глаза торговке.
Базарный народ — не из жестоких, и тетка в пуховике уже готова была уступить, когда старушку с боков зажали две девки, а мосластый парень в свитере, шароварах и вязаной шапочке отвратительно закашлял у нее над ухом, брызгая слюной.
Съежившись, пенсионерка поморщилась и платочком вытерла щеку.
Волан, наблюдая с корточек, замычал в досаде.
Он знал, что нельзя вмешиваться, что можно завалить работу и непременно попадет от Кляксы — но не мог больше терпеть. Из всех разведчиков группы он был самый недисциплинированный. Он встал и, привычно тряся рукой и головой, поковылял навстречу молодому вору, «разбившему дурку». [41]
41
Разбить дурку — похитить кошелек из сумки жертвы (жарг.).