Роковая любовь Сулеймана Великолепного
Шрифт:
— Но ведь богатые люди могут заказывать рыбу рыбакам или дичь охотникам, — напомнил Грити.
— Такой обычай существует, но он противоречит правилам. Ни рыбак, ни охотник не могут дать заверения, что они поймают именно то, что вам хочется, ибо это от них не зависит.
— Ловить рыбу или дичь занятие действительно неопределенное, — поддерживая Ибрагима под руку, нагнулся к нему Грити, — но ведь с людьми дело намного проще. Я плачу Синам-аге, Синам-ага находит своего знакомого крымского бея, платит ему и просит привезти из королевской или из московской земли таких-то и таких-то рабов или рабынь. Вот и все. Тут мог бы удовлетвориться даже ваш строгий шариат. Селям! — крикнул он внезапно старому
— Синам-ага? — спросил он негромко у Луиджи.
— Да будет твоим убежищем рай, — не давая Грити времени на ответ, мигом проговорил старик.
— Тебя давно не было на Бедестане, почтенный Синам-ага, — полувопросительно-полуосуждающе заметил Грити.
— Разве бы осмелился я, никчемный раб, занести ногу на ковер торговли в час скорби по случаю смерти великого султана Селима, да наслаждается душа его в садах аллаха, и пока пройдет положенное время после начала царствования великого султана Сулеймана, которому да воздастся нижайшее поклонение… — заскулил Синам-ага.
— Есть товар для меня? — прерывая его болтовню, почти сурово спросил Грити.
Синам-ага хлопнул в ладоши, и черный евнух, вертевшийся поблизости, пулей бросился куда-то в сторону, чтобы через минуту выступить вместе с несколькими такими же безбородыми во главе вереницы скованных за шеи красивых чернооких девушек, одетых, несмотря на осеннюю стужу, довольно скупо.
— Да ты смеешься? — воскликнул рассерженно Грити. — Смеешь предлагать мне то, чего касалось железо?
— Мы поместили на шее у них оковы до подбородка, и они вынуждены поднять головы. Я, недостойный, хотел показать что-то для твоего друга эфенди, — пробормотал испуганно Синам-ага.
— Если бы ты знал, кто мой друг, под тобой задрожала бы земля, довольно произнес Грити. — Есть что путное — показывай, а не вызванивай железом. Разве так звенит мое золото?
Синам-ага, кряхтя, поднялся с ковра, подобрал полы своего халата, кланяясь теперь уже не так Грити, как Ибрагиму, повел их в боковые переходы, в темноту и плесень.
— Старый мошенник! — бормотал брезгливо Грити, спотыкаясь в темноте, попадая в зловонные лужи своими тонкими сафьяновыми сапожками, с возмущением вдыхая запах плесени на стенах.
Из тьмы навстречу им выступили две какие-то фигуры, еще чернее самой тьмы, узнали Синам-агу, исчезли, а впереди заморгало несколько огоньков.
— Валлахи, я выполнял твое повеление с покорной головой, бей эфенди [17] , — кряхтел Синам-ага.
— Ты нарочно завел нас в такую темень, где не увидишь даже кончика своего носа, старый пройдоха, — выругался Грити.
— О достойный, — всплеснул руками Синам-ага, — то, что уже продано и зовется «сахих», принадлежит тому, кто купил, и зовется «мюльк», и никто без согласия хозяина не смеет взглянуть на его собственность. Так говорит право шариата. Так мог ли я не спрятать то, что надо было скрыть от всех глаз, чтобы соловей не утратил разума от свежести этого редкого цветка северных степей? Он вырос там, где царит жестокая зима и над замерзшими реками
17
Бей эфенди — глубокоуважаемый господин.
Они уже были около светильников, но не видели ничего.
— Где же твой цветок? — сгорал от нетерпения Грити.
— Он перед тобой, о достойный.
Ибрагим, у которого глаза были зорче, уже увидел девушку. Она сидела по ту сторону двух светильников, кажется, под нею тоже был коврик, а может, толстая циновка; вся закутана в черное, с черным покрывалом на голове и с непрозрачным чарчафом [18] на лице, девушка воспринималась как часть этого темного, затхлого пространства, точно какая-то странная окаменелость, призрачный темный предмет без тепла, без движения, без малейшего признака жизни.
18
Чарчаф — покрывало для лица.
Синам-ага шагнул к темной фигуре и сорвал покрывало. Буйно потекло из-под черного шелка слепящее золото, ударило таким неистовым сиянием, что даже опытный Луиджи, которого трудно было чем-либо удивить, охнул и отступил от девушки, зато Ибрагима непостижимая сила как бы кинула к тем дивным волосам, он даже нагнулся над девушкой, уловил тонкий аромат, струившийся от нее (заботы опытного Синам-аги), ему передалась тревога чужестранки, ее подавленность и — странно, но это действительно так — ее ненависть и к нему, и к Грити, и к Синам-аге, и ко всему вокруг здесь, в затхлом мраке Бедестана и за его стенами, во всем Стамбуле.
— Как тебя зовут? — спросил он по-гречески, забыв, что девушка не может знать его язык.
— У нее греческое имя, эфенди, — мигом кинулся к нему Синам-ага. — Анастасия.
— Но ведь в ней нет ничего, что привлекало бы взгляды, — разочарованно произнес Грити, уняв свое первое волнение. — Ты, старый обманщик, даже ступая одной ногой в ад, не откажешься от гнусной привычки околпачивать своих заказчиков.
— О достойный, — снова заскулил Синам-ага, — не надо смотреть на лицо этой гяурки, ибо что в том лице? Когда она разденется, то покажется тебе, что совсем не имеет лица из-за красоты того, что скрыто одеждой.
— Так показывай то, что скрыто у этой дочери диких роксоланов! Ты ведь роксолана? — обратился он уже к девушке и протянул руку, чтобы взять ее за подбородок.
Девушка вскочила на ноги, отшатнулась от Грити, но не испугалась его, не вскрикнула от неожиданности, а засмеялась. Может, смешон был ей этот глазастый турок с толстыми усами и густой бородой?
— Не надо ее раздевать, — неожиданно сказал Ибрагим.
— Но ведь мы должны посмотреть на эту роксоланку, чтобы знать ее истинную цену! — пробормотал Луиджи. Он схватил один из светильников и поднес его к лицу пленницы.
— Не надо. Я куплю ее и так. Я хочу ее купить. Сколько за нее?
Незаметно для себя он заговорил по-итальянски, и то ли эта странная девчушка поняла, о чем речь, то ли хотела выказать свое возмущение нахальным присвечиванием, к которому прибегнул Грити, она громко, с вызовом засмеялась прямо в лицо Луиджи и звонким, глубоким голосом бросила ему фразу на языке, показавшемся Ибрагиму знакомым, но непонятным.
— Что она говорит? — спросил он у Грити.
— Квод тиби, мулиер? — не отвечая обратился Луиджи к девчушке на том же языке, отводя руку со светильником и приглядываясь к ней теперь не только с любопытством, но и с удивлением.