Роковая молния
Шрифт:
Калин поднял лицо к ночному небу.
— Почти половина русских людей погибла. Убиты многие из моих друзей, а остальные призваны в армию, чтобы идти на смерть через пять дней, когда появятся мерки.
— Они не погибнут через пять дней, — резко возразил Эндрю.
— Если им придется остаться здесь навсегда, они все равно умрут.
— Черт побери, Калин, ты думаешь только о поражении?
Калин посмотрел в лицо Эндрю.
— Неужели ты не слушал, о чем я говорил на совете? Территория для нас ничего не значит — ни Суздаль, ни остальная страна. Сейчас, для нас важны две вещи. Во-первых,
— Но какой ценой?
— Ты сделал свой выбор уже давно, — почти обвиняющим тоном произнес Эндрю. — В тот вечер, когда мы решали, оставаться нам на Руси или уйти еще до прихода тугар, ты поднял крестьянское восстание в Суздале.
Калин поежился под суровым взглядом Кина.
Тогда голосовали и мои друзья — они решили воспользоваться твоей поддержкой и свергнуть бояр. Ты управлял нашими действиями. Из двухсот человек, восставших тогда в Суздале, больше половины погибли, а остальные имеют страшные шрамы на теле и в душе.
— Но теперь, благодарение Богу, вы свободны. И лучше умереть свободным, чем быть скотом.
Эндрю намеренно выбрал это слово, и оно сыграло свою роль. Он заметил, как вздрогнул Калин при слове «скот», которое давно никто не произносил, настолько тягостные воспоминания оно пробуждало.
Вдали на западном склоне зажглись керосиновые фонари, обозначающие место посадки аэростата после вечернего патрулирования. Двое друзей пристально смотрели, как снижается темный корпус летающей машины, как несколько рабочих прикрепляют нос аэростата к мачте, а затем заводят его в ангар. Позади раздался протяжный свисток паровоза, прошедшего через ущелье в Белых холмах, россыпь искр из трубы отмечала его путь.
Вокруг возрождались к жизни ночные звуки — стрекотание сверчков, уханье совы, призрачный шелест крыльев; светлячки освещали свой бесшумный полет над склонами холма, соперничая с огоньками лагерных костров.
— «Когда закончится жестокая война... » Песни смешивались друг с другом.
— «О Перм, услышь нас вечерней порой... »
— «Тащите горн, ребята, споем другую песню... »
— «Жила-была боярская дочка, златовласая красотка... »
Голоса звучали все вместе, сливаясь в единый гимн жизни накануне смертельной войны.
Калин поднялся, держа цилиндр в руке и прислушиваясь к плывущим в воздухе голосам. Над головой повисло Большое Колесо, наполнив ночь призрачным сиянием. Долина стала затягиваться молочно-белой дымкой тумана, поднимавшегося с земли.
Эндрю тоже поднялся и замер, впитывая в себя звуки жизни, ощущая их в своем сердце, в своей душе. Оглядываясь на запад, он представлял себе ту трагедию, что должна была произойти наутро в двух сотнях миль от него. Предстояло сожжение тела кар-карта, которого убил именно он, как если бы сам нажал на курок. Эндрю почти физически ощущал ужас, охвативший сотни тысяч людей, которые, возможно, как раз в этот момент с. тоской смотрели на ночное небо. Для них эта ночь была последней. И еще одна мысль уже не в первый раз пронеслась в
«Завтра. Господи, прости меня за то, что случится завтра». — беззвучно молился Эндрю. Он знал, что не сможет уснуть всю ночь, что сердце его будет трепетать, чувствуя на расстоянии ужас этих людей.
— Помоги им, великий Перм, — прошептал Калин. и Эндрю понял, что его друг думал о том же.
— А потом помоги нам, — продолжил Эндрю. — Пусть их гибель послужит во имя будущего.
— Слабое утешение для обреченных на смерть. Эндрю не смог ничего ответить.
Он старался прогнать кошмарные видения бойни, которую устроят мерки на могиле Джубади. Полковник посмотрел на свою армию, чтобы успокоиться при виде полных жизни солдат. Его вниманием завладела старая знакомая мелодия, принесенная ими в этот мир. Правда, слова ее звучали уже по-другому, на другом языке. «Шенандоа». Эндрю смахнул навернувшиеся слезы.
О ласковый Нейпер, я мечтаю увидеть тебя. Беги вперед, кати свои воды...
Песня летела от одного костра к другому, поглощала все остальные звуки, тысячи голосов сливались в единый хор.
О ласковый Нейпер, я мечтаю увидеть тебя. Я ухожу далеко-далеко...
Ночь на Раппаханоке, потом еще неделя... Полковник горестно склонил голову.
— Пора возвращаться, дружище, — прошептал он.
— Кесус, помоги нам.
Калин со вздохом надел цилиндр и посмотрел в лицо Эндрю.
— Мне нужна твоя сила, Эндрю.
— А мне — твоя, мистер президент, — ответил он. Кин обнял друга за плечи, и они медленно направились вниз по склону холма.
Глава 4
Щитоносец кар-карта Тамука открыл глаза. Тонкий серп утренней луны повис над восточным краем неба, уже окрашенным кроваво-красными лучами рассвета. Дух «ка» Тамуки пробудился; близкое к смерти состояние медитации, в котором наиболее полно постигался дух «ту», сменилось более быстрым ритмом повседневной жизни.
Вокруг слышался беспокойный шорох. Несмотря на предписанную ритуалом полную тишину, некоторого шума избежать не удавалось. Все склоны холмов были заполнены толпами воинов. Они неподвижно бодрствовали здесь всю ночь, а теперь, перед рассветом, послышалось поскрипывание кожи, шелест одежды и нетерпеливые вздохи. Доносились и другие звуки: горестные крики скота, которые невозможно было заглушить; всхлипывания и плач пронзали ночную тишину подобно лезвиям ножа. Но это был всего лишь скот, так что их крики можно было не принимать во внимание, хотя они, безусловно, нарушали торжественность момента.
Скот. Вечером, сразу после захода солнца, когда луна повисла над горизонтом, едва различимая в сумерках, его дух «ка» сказал ему, что тот, другой, тоже присутствует здесь, что
Кин думает о нем и обо всем, что здесь происходит. Тамука духовным взором постиг сущность Кина и почти явственно видел, как тот стоит на далеком холме, устремив взгляд на запад. На мгновение его ненависть вспыхнула ярким огнем, он мысленно вонзил клинок страха в душу скота. Война происходила не только на полях сражении, но и в сердцах врагов.