Роковая наследственность
Шрифт:
– Нормальный тон, тон заботливого отца, – дерзко ответил я, сам себя не узнавая.
– Но я, я совершеннолетняя, и.… – попыталась возразить Катя, но я не дал ей этой возможности.
– Иди домой, совершеннолетняя, там и поговорим! – ответил я, запихивая дочь в подъезд. После чего, окончательно осмелев, встал спиной к двери и обратился к её спутнику.
– Советую «молодой человек», немедленно удалиться, в противном случае, буду вынужден отправить вас ко мне на работу!
– Эта фраза мне особенно удалась. Эффект был потрясающим!
Волжанов даже заулыбался, вспоминая
– Будучи во хмелю, мужик долго напрягал мозги, пытаясь сообразить, какую такую работу я имею в виду, и после затянувшейся паузы наконец спросил.
– Вы-ы что, в ми-и-лиции работаете?
Стараясь не рассмеяться, я отвечал сквозь зубы.
– Нет! Я работаю в Склифосовского! Я хирург – костолом! Желаете на себе испробовать мои профессиональные навыки? – реакция последовала незамедлительно.
– И-и-звините… До свидания, – пятясь спиной к машине пролепетал мужик. Он с трудом открыл дверь, машина долго не заводилась, видимо со страха не мог попасть ключом в замок зажигания, но в конце концов уехал.
В этот момент в кабинете раздался громкий хохот. Волжанов настолько ярко и эмоционально передал атмосферу этого эпизода, что директор был не в силах сдержаться и сбросив напряжение рассмеялся от души. Вытирая очки, забрызганные весёлыми слезами, он сказал.
– Ну Дима, ты даёшь! Видел бы ты себя со стороны. Ты и угрозы? Это же не совместимо! Довели тебя дружище, довели…
– И не говори. Я сам на себя удивился. Но не скрою – остался собой доволен.
– Продолжай, продолжай. И что ж было дальше? – поторопил директор.
– Мы молча ехали в лифте. Я смотрел в глаза дочери пытаясь увидеть в них хоть немного стыда и раскаяния, но вместо этого констатировал, что она пьяна. Войдя в квартиру и увидев Ивана, Катя тут же набросилась на него.
– А ты что здесь делаешь? – кричала она, – Ты что не понял, между нами, всё кончено!
– Глядя на неё с огромным изумлением Иван хотел что-то сказать, но передумав молча оделся и попрощавшись ушёл.
– Выяснять отношения с ней тогда было бесполезно, она себя не контролировала. Меня больше волновало состояние Танюши. Предположив, что от услышанного скандала она может проснуться, глядя на дочь как удав на кролика, я устрашающе сказал:
– Не смей шуметь, иди спать. Разговора не будет.
– Но я не понимаю в чём провинилась? – завопила она.
– Протрезвеешь, объясню, а сейчас иди спать! – настойчиво ответил я, и ушёл. Мне оставалось спать чуть больше трёх часов.
– Дима! Дима! Вставай! Мы проспали! – говорила Танюша, теребя меня за плечо. Заглянув в комнату дочери и убедившись, что она преспокойненько спит, мы собрались в считанные минуты и пулей выскочили из дома. В машине ехали молча и только на полпути заговорили о событиях сегодняшней ночи. Нащупав у жены пульс и убедившись, что самочувствие её вполне нормальное, я поведал ей историю возвращения нашей дочери. Выслушав меня, Танюша заплакала.
– Боже мой, боже мой, какой ужас, какой стыд! Так дальше продолжаться не может! С ней следует серьёзно поговорить!
– И мы решили, что этот разговор должен состояться сегодня же. Высадив Танюшу у театра, я рванул на работу. Первый раз в жизни я не просто опаздывал, я опаздывал катастрофически, более чем на час. Самочувствие у меня было, как говорит великий Райкин – мерзопакостное, и внешний вид полностью ему соответствовал. Представь себе, не бритого, помятого, бледного хирурга, у которого не соображает голова, а руки отказываются что-либо делать. Кошмар! Катастрофа! На моё счастье, рабочий день оказался удивительно спокойным. После обхода пациентов состоялось какое-то собрание, даже темы не помню, так как благополучно его проспал. Операций не было, ни экстренных, ни запланированных, таким образом я отделался лёгким испугом, но нервов истрепал… Ощущая на себе недоумённые взгляды коллег, меня поедало чувство стыда, и я пообещал себе, что такого дня в моей жизни больше не повториться!
После этого признания Волжанов опустил голову и замолчал.
– Ну и …? Как показало время, этот день регулярно продолжает повторяться? Не правда ли? – спросил директор.
– Ты прав, – не поднимая головы ответил Волжанов.
– А почему я прав? Что ты предпринял чтобы изменить ситуацию?
– Да в том то и дело, – резко оживился хирург. – Мы не в состоянии что-либо изменить! Ну не бить же её? Она не идёт на контакт. Между нами стоит не пробиваемая стена. Катя смотрит на нас стеклянными, злыми глазами и орёт.
В тот раз именно так и было. Мы решили попытаться провести переговоры в спокойной домашней обстановке, без накала страстей. Поэтому приехав домой Танюша приготовила великолепный ужин и накрыла стол в столовой. Я даже поставил бутылку вина, что принято в нашей семье исключительно по праздникам. Прихода дочери ждали долго. Она опять явилась в двенадцатом часу ночи. Сдерживая эмоции и не выказывая переживаний, мы предложили ей вместе поужинать и поговорить, но ничего не вышло. Катя не дала нам и слова сказать.
– Вы хотите поговорить? О чём? – заорала она. – Вы не считаетесь с моим мнением! Вам всё не так! Вы не понимаете, что я уже выросла! Ваши советы, ваша опека и нравоучения – мне всё это давно надоело! И если вас что-то не устраивает, то могу вообще уйти, мне есть куда!
Затем она подошла к столу, налила в бокал вина и выпив его залпом ушла в свою комнату. А утром, перед уходом заявила следующее.
– Пока я живу с вами, вы обязаны меня содержать и обеспечивать деньгами.
– Я молча достал из кошелька единственную лежащую там купюру достоинством в 25 рублей, всё что оставалось до зарплаты, и отдал ей. Даже не сказав спасибо, она взяла деньги и ушла.
Таким манером мы продолжаем жить и общаться вот уже несколько месяцев. Ожидая возвращения дочери, когда до полуночи, а когда и до утра, мы наблюдаем в окно одну и ту же картину, как из подъехавшей к нашему подъезду машины, в сопровождении мужчины выходит наша Катя. При том, что этих самых мужчин она меняет как перчатки. А на утро, сонные и измученные мы едем на работу. Силы на исходе. Танюша постоянно в слезах, а я седею, успокаивая её.
После всего сказанного Волжанов почувствовал облегчение. Выговорился, вот и полегчало. Теперь он пристально смотрел на друга, ожидая от него дельного совета.