Роковая роль
Шрифт:
— А я это понял, — сказал Барракуда.
— Правда? Что ж, у вас тогда ни один мускул не дрогнул, вы стоически это издевательство вытерпели.
Барракуда хмыкнул и потушил сигарету.
— Это у вас мускул не дрогнул. А я потом пил два дня. Вы помните, как мы расстались?
— Ну, как… Попрощались, и вы ушли.
— Ага, попрощались… Я, Мария Сергеевна, уже встал и к выходу пошел, а вы вдруг мне и говорите: мол, Константин Алексеич, что это у вас за перстень на руке? Я так и обмер.
— А про перстень я не
— Неужели? А у меня ноги подогнулись. Я — дело прошлое, теперь могу и сказать, — я тогда этот перстень с убитого «зверя» снял. Думаю — ну все, кранты, поеду отсюда прямиком на Каляева. А вы посмотрели и отпустили. А чего вам этот перстень тогда сдался?
Слушая Барракуду, я начала припоминать, что у меня в розыске тогда был человек, не снимавший с пальца массивный золотой перстень с оригинальной печаткой, и я тогда машинально присматривалась к похожим украшениям. Надо же, я всего лишь задала невинный вопрос, а Барракуда чуть не описался. Если бы можно было всегда правильно оценивать впечатление, которое мы производим, раскрываемость преступлений близилась бы к уровню мировых стандартов. Ну ладно, еще пара реплик в качестве дани приличиям, и вечер воспоминаний пора закрывать.
— Как сидится, Константин Алексеич?
— Не жалуюсь, — Барракуда довольно ухмыльнулся. — Тренажерник здесь приличный, сауна два раза в неделю, ну, девочки там, массаж, все, как у людей.
— Рада за вас.
Я вытащила из сумки протоколы и попросила Барракуду в них расписаться.
— Надеюсь, что вы из-за этой ерунды не станете требовать адвокатов.
Алексей Евгеньевич просто не успел эти протокольчики оформить и прихворнул.
— Знаю-знаю, — пропел Барракуда, размашисто расписываясь в бланках. — Ногу сломал, бывает.
Меня всегда поражало, как молниеносно распространяется информация в определенных кругах. Интересно, что он еще знает.
— Еще Алексей Евгеньевич просил поговорить с вами насчет одного громкого преступления. Есть информация, что вы к нему причастны, хотя Алексей Евгеньевич придерживается другого мнения.
Барракуда насторожился.
— Вы про что? — опасливо сказал он. — Про опера, что ли, вашего? Клянусь, ни сном, ни духом.
Подивившись еще раз, что им тут и про опера известно, я заметила, что даже и в мыслях не держала примеривать его к убийству опера, поскольку он сидит уже довольно длительное время. Но Барракуда возразил, что заказать и организовать и отсюда можно, и даже еще и удобнее, в смысле наличия алиби.
— Господи, только не говорите, что вы меня на актрису крутите, — замахал на меня руками Бородинский, и я удивилась еще больше. По факту смерти Климановой даже дело еще не возбуждено, а тут уже данный факт муссируют.
— Да нет, Константин Алексеич, успокойтесь. Горчаков считает, что с вами можно говорить откровенно, поэтому крутить не буду и скажу прямо: на вас есть показания по краже картины из Эрмитажа.
— Что-о?! — я испугалась, что у Барракуды глаза выскочат из орбит. — Меня подозревают… в краже картины?! — он даже стал заикаться от негодования.
— Ну что вы так раскипятились? Не скрою, что есть показания одного господина, который якобы слышал, как вы вступили в сговор на похищение картины со своими знакомыми.
— Так, — Костя мгновенно посерьезнел. — И как фамилия этой гниды, которая меня закладывает таким образом? Вы верите, что я к картине не имею ни малейшего отношения? Я-то, грешным делом, думал, что меня на убийство какое примеряют, а тут кража «антиквара»… Это ж надо — меня! И по краже «антиквара»! — Костя покрутил головой, разлохматив суперукладку, и выставил напоказ свои трудовые ладони, как бы демонстрируя, что эти руки в жизни не держали никаких инструментов хитрее автоматического оружия.
Поколебавшись немного, я назвала Косте фамилию. Буквально в течение пяти минут мы разобрались, что данный господин состоит с Барракудой в неприятельских отношениях, и таким образом просто свел с ним счеты, поскольку, по уверениям Барракуды, очень похожим на правду, в том месте, где якобы происходил сговор, данный господин присутствовать никак не мог, по объективным обстоятельствам, — в силу того, что его туда просто на порог не пускали.
Я быстро зафиксировала на бумаге комментарии Бородинского по поводу инсинуаций в его адрес, он подписал их, но долго не мог успокоиться и призывал на голову кляузника кары небесные.
— Нет, Мария Сергеевна, это ж надо, на меня повесить кражу из Эрмитажа!
Это ж уму непостижимо! Я на такое не пойду никогда.
Я глупо спросила, почему, и Костя распалился еще больше.
— Как почему? Да потому, что я люблю свой город. У меня бабушка — блокадница, и чтобы я из музея картину спер?! Как я ей потом в глаза смотреть буду?!
Я согласилась, что это серьезные доводы. Дела между нами были закончены, и оставалось еще немного времени на светский треп. Барракуда, несмотря на свой отягощенный анамнез в виде шлейфа заказных убийств, был очень обаятельным парнем, харизмой обладал сокрушительной.
На смерть актрисы Каймановой Барракуда свел разговор сам. Вернее, сначала он поведал, что знавал ее мужа, Латковского.
— Этот Латковский лет пять назад денег искал, вместе с режиссером, Генкой Фиженским. Им очень хотелось кино снять. Латковский сценарий написал, а бабок не хватало. Они как-то по знакомым до Карапуза дошли и денег попросили. А наш Папа — известный покровитель изящных искусств, — Костя усмехнулся, — бабок он им дал. И сняли они такую лажу, не помню, как называлась, в общем, что-то типа «Бандитского Петербурга». Про наше житье-бытье, с этим, известным… Ну, как его…